— Я слышал в лесу кукушку, — сказал мальчик, чувствуя за спиной дыхание профессора и оглядываясь. — Зимой. Не странно ли?
— Да будет тебе! Кукушка давно улетела. Это сойка. Ужасная пересмешница. Разве ты не слыхал? Она ухает совой и трещит сорокой. Да и под дрозда подстроится — не узнаешь. Удивительная птица. Но кукушка талантливая. Природа научила ее предприимчивости.
— Я не люблю кукушек. Они нечестные птицы… — сказал мальчик с детской непосредственностью.
— Любить — не любить. Это дело дилетантов. А мы с тобой ученые. Так почему они нечестные?
Они стояли у клетки попугайчиков-неразлучников, пары маленьких желтовато-охристых птичек, которые то насвистывали призывно, сидя врозь и будто скучая, то слетались и целовались, будто не виделись век. Неразлучники…
Мальчик строго взглянул на профессора. В серых холодноватых его глазах было превосходство.
— А как можно их любить? Для них другие высиживают птенцов… Вы что, не знаете?
— Ой-ой, как строго! — Профессор замахал руками. — А прежде чем судить, не лучше ли углубиться в причины. Да, кукушка кладет яйца в гнезда малиновок, чижей, камышовок, трясогузок, дроздов. И ведь знает — заметь, знает! — эти птахи не умеют отличать своих птенцов от чужих. Понаблюдай, и ты увидишь, что она действует вроде бы обдуманно. Яйца у нее крупные, а она может снести в два-три, даже в пять раз мельче своих. А по цвету? И белые, и голубые, и розовые. Даже в пятнышко! Вот она прилетела, чтобы оставить подметыша, а там хозяева. Положит яичко на землю, выждет, когда хозяева улетят, и тут как тут — подбросит. А что делает кукушонок, как только хлебнет воздуха? Вышвыривает из гнезда всех соседей, одного за другим. Это первая его программа в борьбе за жизнь.
— Так что же вы, оправдываете? — В глазах мальчика все еще стояло превосходство.
— А то, что это делают не все виды кукушек, а только те, что питаются непарным шелкопрядом.
Мальчик задумался. Глаза его остановились на розовом круглом лице профессора. Он уже почувствовал, что тут какая-то ловушка, вернее пропасть, о которой он не знал.
— Ну и что? — попробовал оттянуть время мальчик, чтобы сообразить. Он злился: не мог связать в одно целое полученную информацию, что-то от него ускользало.
— А то, что, если бы кукушка сама выводила птенцов… Впрочем, подумай, скоро весна, понаблюдай. Это все из области приспосабливаемости живых организмов к среде. Понимаешь, это кукушке нужно так же, как скорость соколу сапсану, который летит триста километров в час. Если бы вдруг случилось такое… и сокол потерял быстроту, весь его вид сгинул бы. Не смог бы прокормить себя. Или вспомни, мы говорили о сумчатой птице пикакара, что живет в Южной Америке. Она летает и даже ныряет с двумя птенцами на борту — под каждым крылом у нее карман. По месту обитания это лучший метод спасти птенцов, защитить от хищников.
Профессор и мальчик снова вернулись к австралийскому попугаю. Тот сидел, все еще нахохлившись, но уже живее вращал головой, и глаза его блестели. Значит, действовало лекарство.
Что ж, профессор спас мальчика от поражения незнанием, зато обрек на многие дни раздумий, поиска отгадок, обнаружения связей. С природными связями у мальчика было еще плоховато. Но это куда интересней, чем логическая холодность маминой математики.
Он шел домой, зная, что там ждет его она, мамина математика.
Весной мальчик занедужил. Головные боли изнуряли его. Врачи сбились с ног. После каждого приема — новые, как и раньше, бесполезные таблетки. Татьяна Федоровна призывала одного специалиста за другим. Терапевтов, невропатологов, психиатров. Те уверяли, что мальчик здоров. И она вдруг заражалась верой, что это так, злилась на сына. А он не мог просидеть за столом более получаса: головные боли сваливали его.