Пока бабушка Авдотья не заметила появления у мальчика неожиданного косоглазия, никто и не подумал показать его офтальмологу. Татьяна Федоровна сама видела ненормальность, но все еще не могла, а просто, может быть, не хотела поверить, что он болен. Не хотела — и все! И тогда, когда в глазной клинике после исследований была установлена потеря остроты зрения левого глаза, она зло сказала:
— Так лечите его скорее и лучше! Мой сын не может попусту терять время! Не может!
Профессор, седой, с величественной осанкой человек, медлительный в движениях, бросил на нее острый взгляд.
— Татьяна Федоровна, мы всех лечим одинаково… На уровне наших знаний… И техники…
— Мой мальчик особый!
— Так говорят все матери. Каждой дорог свой ребенок. Я сочувствую… Но помощь моя в этом случае неуместна.
— Что это значит? — вспылила Татьяна Федоровна.
— Я даю вам направление в институт нейрохирургии.
— Зачем?
Профессор поморщился.
— Татьяна Федоровна, если вы не слышали этого, то я вам открою секрет. А если слышали, то напомню. Глаз — это не что иное, как мозг, вытолкнутый из черепа. Он, как ветка дерева, повторяет его строение. У мальчика опухоль глазного нерва, поражено основание мозга. Лечебные меры — увы! — тщетны. Нужна операция. Вот, возьмите! — он протянул ей направление.
— Не может быть! — Татьяна Федоровна подозрительно взглянула на бумажку. — Да что же это? Почему? Что за причина?
— Причина? Чего? Опухоли? Нам неизвестна. Может быть, результат перенесенной инфекции. А может, наследственное.
— За что же? Ему и мне? Это так несправедливо.
Врач покачал головой.
— Все болезни несправедливы. Ко всем из нас…
— Ко всем? — возмутилась Татьяна Федоровна.
Нет, профессор ничего не понял И никогда не поймет. Ее мальчик — это открытие, новая ступень в развитии человека, возможностей его мозга.
Татьяна Федоровна все еще надеялась, что диагноз не подтвердится. Она просто не могла поверить, что то, чего она уже добилась, пойдет насмарку. Но все оборачивалось против нее. В институте нейрохирургии после длительного обследования диагноз подтвердили. И все же она не хотела верить, что операция неизбежна, что сын останется без глаза и уже ничего нельзя поправить. Ее возмущало равнодушие, с каким относился мальчик ко всему, что происходило вокруг него. Он был совершенно спокоен. Неутихающая боль в голове притупила рефлексы, и жизнь проходила как бы мимо него. И когда ему сделали операцию, после которой левый глаз устало прищурился и в нем навсегда погас свет, мальчик словно ничего не заметил. Однако в лице его появилась настороженность. Он как будто перестал доверять окружающему его миру.
Вскоре в квартире Логиновых снова стали появляться аспиранты, нестриженые и растрепанные, будто небрежно зачехленные чемоданы. Появлялись они до тех пор, пока не вернулся с Кубы Кирилл Алексеевич.
— Ну чем ты обеспокоен? Мальчик чувствует себя превосходно. С ним как будто ничего не случилось. А сколько я пережила!
— Пережила ты не за него, а за себя…
— А разве можно разделись нас? Он — это я, я — это он. Это ты отделился.
— Речь не обо мне. Речь о мальчике. Разве ты уже перестала быть его матерью?
— Не сходи с ума! Это ты потерял всякие отцовские чувства. Не приехать, когда решалась судьба ребенка! Да что судьба — жизнь.
— На острове шла война. И была блокада. Кто бы меня выпустил? Ты это прекрасно знаешь…
— Знаю, но не могу простить.
— Как же это?
— Не могу, и все.
Он помолчал, тяжело сглотнув.
— Я тебя прошу… Оставь мальчика в покое.
— Что значит в покое?
— Человек формировался миллионы лет. А ты хочешь… Нет, об этом даже дико говорить, что ты хочешь… Да то, как человек стал человеком, можно назвать взрывом. После него не могла не остаться куча противоречий. Одно из них — потенциальные возможности мозга…
— И хилое его обиталище?
— Но мы не можем не считаться с ним, этим противоречием.
Теперь она помолчала и бросила отчаянно, будто это был последний шанс:
— Болезнь мальчика — случайность. Я говорила с врачами. Так что…
— Ладно. Но он не должен больше заниматься по твоей программе. Это дикость.
— Меня ты не удивляешь. Открытие проходит три ступени, ты это знаешь. Его почти всегда встречают в штыки: ерунда! А потом: да, тут что-то есть. Разве не так? Пока не признают безусловно. Что же, по-твоему, я должна сейчас все бросить?