— Мы имеем сложный случай прорастания глиомы на сосок зрительного нерва, — профессор взглянул на Татьяну Федоровну, затем на Кирилла Алексеевича, как бы желая найти в них своих сторонников. Но ни мать, ни отец не отозвались на его призыв. — Да, это трудно для диагностики, но при помощи новых средств мы все же сумели подойти к успешной ранней диагностике заболевания. В данном случае опухоль широким основанием подходит к заднему полюсу глаза. Да, мы видим единственный выход. Операция. Безотлагательная.
— Причина? Вы же ее должны знать! — Татьяна Федоровна вся подалась вперед, крепко сжатыми в кулаки руками опираясь о колени. — Почему такая напасть на моего мальчика? Наверное, в прошлый раз что-то сделано не так.
Кирилл Алексеевич едва заметно покачал головой. В отличие от жены его волновало совсем другое. Он не знал, чем это грозит сыну, но чувствовал, как храбрится молодой профессор, как ему трудно высказаться до конца, и это пугало, как горный обвал. Его не занимало, почему это стряслось, и он слышал и не слышал, как профессор стал сбивчиво, виновато говорить, что ученые до сих пор не утвердились в причинах возникновения этой болезни. Много разных мнений. И стал перечислять их, кажется, все больше робея и тушуясь перед строгой Татьяной Федоровной. «Ну зачем, зачем он это объясняет? — угнетенно подумал отец. — Зачем, если…»
— Последний глаз, доктор, — сказал он глухо, — последний глаз у него, — повторил он.
Профессор вдруг осекся, и лицо его неожиданно побледнело. И хотя он считал выдержку одним из главных достоинств врача, все же не сумел остаться на высоте своего убеждения: безнадежность в голосе отца, подавленность всей его сильной фигуры вернули ему столь живучее в добрых людях сострадание. Но подумать о том, что он должен утешать этого человека, не успел, а сказал, будто для себя:
— Потеря глазного яблока…
— Последнего? У него же одно! Но есть же, есть другие методы! — Кирилл Алексеевич весь напрягся в ожидании ответа, как перед прыжком.
— Лучетерапия.
— О! Есть же выход! — вскричала мать.
— Но… это лишь отсрочит операцию, но может создать угрозу внутричерепного прорастания опухоли.
— Операция неизбежна… Как же ты, мой мальчик?.. — Кирилл Алексеевич опустил лицо в трясущиеся ладони.
Он вздрогнул от оглушительного грома двери и, отняв ладони от лица, не сразу понял, что случилось.
Татьяны Федоровны не было…
…Она выбежала из кабинета и на миг остановилась, будто вкопанная. На ее обмякшем, обвислом лице безумно застыли расширенные круглые глаза. Вдруг лицо ее исказилось, в углах рта вскипела слюна, и пронзительно-чужой голос взорвал тишину коридора:
— Не хочу… Я не хочу слепого! Не надо…
Натыкаясь на стены, Татьяна Федоровна, тяжко топая бежала к выходу.
ЧЕРНАЯ РЯБИНА
Виталька, мальчик семи лет, с болезненно бледным лицом, на котором выделялись большие грустные серые глаза, сидел дома за низким столиком, заваленным тетрадками, и готовил уроки. А на улице темно от дождя, невесело. Ручейки исходили запотевшие стекла, оставив на них неровные следы, и Виталька то и дело отвлекался, разглядывая эти дорожки, похожие на жилки рек на географической карте. Только там, на карте, они были синие и, утолщаясь, терялись в голубых морях, а здесь, странно прозрачно-темные, они книзу делались все тоньше и тоньше и пропадали за оконной рамой, будто уходили в песок. Но песка там не было, а был оцинкованный водослив, с него бежали холодные ручейки. Виталька знал это, но все же думал о горячем желтом песке, в котором терялись маленькие реки.
Хлопнула дверь, отец покашлял в прихожей. Сообщил безадресно, будто самому себе:
— Ну, льет, ведром не вычерпать! — Голос его прозвучал неожиданно весело: непогода вроде не огорчала его, а приносила удовольствие. И наверняка это было так, ведь он всегда радовался резким переменам: дождю после яркого солнца, яркому солнцу после отгрохотавшей грозы, снегу после осенней распутицы, первым грязным проталинам среди мартовского сверкающего наста. Мальчик встал, ожидая, когда отец распахнет дверь в столовую, ставшую Виталькиной комнатой после того как он пошел в школу, увидел сквозь стекло двери невысокую подвижную фигуру отца в блестящем от дождя плаще и сплющенном на голове берете. Но тут на стене мелькнул силуэт матери, и Виталий услышал ее голос, не терпящий возражений: