Как же это так его брат отгородился от него? И когда скрылся Ромка, ветер рассеял запах его тела, дорога заглушила его шаги, волк, успокаиваясь, все еще стоял у решетки, стараясь поймать Ромкины запахи.
Но железо на холодеющем воздухе все больше пахло железом, и он хватал его в неиспытанной еще безутешной злобе. Зубы, срываясь, лязгали, решетка гудела, вызывая переполох в этом маленьком лесном царстве.
Записывая все это на бумаге, я то и дело вспоминал слова Савельева: «А волк отвыкал от человека». И еще я вспоминал, как гордый Сардан стоял перед людьми, отделенными от него решеткой, кажется, кого-то выискивая в толпе. И не найдя, гордый и одинокий, исчез, как привидение. Отвыкал, но не отвык…
Не отвык он от Вики. И не отвыкнет никогда. Привязанности детства закрепились у волка как безусловный рефлекс. Это явление получило свое научное название — импринтинг. Не забыл он и самого Савельева, чей палец когда-то сосал вместо соска матери. Но все, кроме Вики, отгородились от него железом, и только Вика, нарушая все запреты, бесстрашно входила в вольер, и волк мог валяться у ее ног, визжать и лаять, как щенок, лизать ее руки, уши, лицо, не натыкаясь на обидную жесткость железа, запах которого вызывал прилив гнева. А после, ночью, осиянной лунным дымом, над лесами, низкими крышами ферм, над рекой Шумшей протяжный тоскующий вой потрясал остывший воздух предзимья.
От этого воя кряхтел, ворочался в своем укрытии ручной медведь Тиша. Его волк не любил: разложившийся тип! Тиша, как только с рассветом на поляне но ту сторону решетки появлялись люди, подкатывался к загороди, вставал на задние лапы. Разъяв красную, смрадно пахнущую пасть, ныл, выпрашивая сладости. Приученный к алкоголю, убегал за озорующими невеждами под сень деревьев, в укромный уголок, ловко хватал просунутый пузырек, задыхаясь от нетерпения, жадно выливал содержимое в пасть, запрокидывая голову. А потом шумно вваливался на поляну, задавал безобразный концерт, вызывая смех, веселье глупых людей. В такие минуты Сардан уводил свою Тайну подальше от человеческих глаз.
И я опять вспомнил слова Савельева об эволюции, происходящей с Сарданом. Все чаще, когда Тайна подходила к решетке, за которой стояли любопытные люди, он казал свои страшные белые зубы и грозно рычал и, дождавшись, пока она, виноватой крадущейся походкой, скроется под деревьями, исчезал следом. У них уже были волчата — нескладные, неуклюжие, угловатые. Опыта вольной жизни не было ни у отца, ни у матери. Чему им учить своих потомков? Нападать на зверушек, с которыми они вместе жили в несвободе? Не было потребности, да они не знали, что это такое.
Сардан остерегал малышей от встречи с людьми. Он еще сам не знал почему, но остерегал. Но сам с собой бороться не мог. И когда однажды пришла Вика, рыдающая, с опухшим от слез лицом, волк грозно зарычал на толпившихся у сетки людей, а когда она подошла ближе, бросился перед ней на землю. Она пришла сказать о смертном приговоре ему, но, увидев его, могучего красавца-зверя, лобастого, с глазами мудрой собаки, поклялась, что не упадет ни одна шерстинка из его пышной шкуры.
Простившись с Сарданом, она бросилась к тому сухому черствому человеку, который не только по профессии, но и мышлению, характеру бухгалтер — убийственное сочетание, и сказала, что не позволит тронуть волка. Тот уставился на нее тупыми оловянными глазами, — а у волка-то, у волка какие глаза! — подал ей какую-то бумагу и сказал: это предписание финансовых органов. Она прочитала — там ничего не говорилось о Сардане, тем более о его умерщвлении.
— Как вам не стыдно обманывать? — сказала Вика. Она не могла понять, что Сардан и Тайна пока еще жили, как «работники на науку». Для них по смете выделялись деньги. Больше того, на каждый день выдавалось мясо, которым хватило бы прокормить не одну семью. А теперь, когда научная тема завершена, кто их станет кормить?
Она пошла к Савельеву. Тот внимательно выслушал ее.
— Все варианты перебрал. Вместо того чтобы обобщать научные выводы, искал путь для его судьбы. И Ромка такой театр устроил. Выпустить на свободу? Хищник. Нас засудят.