Дорога поднялась на бугор, и горизонт раздвинулся. Вдруг обозначились бескрайние темные леса, уходящие далеко-далеко, открылись поля, как острова среди зеленого морского разлива, петлястые речки в низинах, перехваченные бетонными мостами. Вдали на бугре они увидели село — белая церковь с колоннами хорошо высвечивалась солнцем. Два дома-пятиэтажки с плоскими крышами. Приземистые темные строения — должно быть, мастерские, а вокруг разноцветная сыпь деревянных изб.
— Это уж точно Талый Ключ, — сказал Иван. Достал сигареты, на ходу закурил. — Посидеть бы…
Они присели на бревно-скамью. Иван отвернулся. Вера видела, что он волнуется, курит поспешно, глаз не отрывает от далекого села, молчит. О чем он думает? Конечно, о том, что их ждет. А ей опять врать, скрывать его пристрастие к водке.
Она встала, ненавидя себя за свою слабость. Не сказав ни слова, пошла тропой к селу. Иван догнал ее.
— Ты думаешь, нас не примут?
— Кто знает… Примут, должно, — сказала Вера, не глядя на мужа.
— А почему бы не принять? Да, людишек тут недобор. Дружок-то говорил.
Она махнула рукой и будто про себя заговорила, что, может, с работой и выгорит, да вот который раз ты меня, Иван, вынуждаешь обманывать добрых людей, чтобы потом от стыда глаз на них не вскинуть.
— А сейчас ты сам все скажешь. Про себя и про меня. Что же я, баба, буду за тебя говорить? Не стыдно тебе?
Забегая вперед, Иван все старался поймать ее взгляд, но Вера не поднимала от земли глаз. Иван покаянно прижал руки к груди, заговорил сбивчиво:
— Вера, да ты… что ты, Вера. Да ты не бойся, Вера. Ихний директор Бахтин, говорят, хороший мужик. У него, говорят, к работягам дружественный характер. Ты подай ему молчком бумаги — и крышка. А чего говорить?
— Нет, ты все сам…
— Вера, поверь моему слову… Еще раз… Последний… Заброшу всю эту дикость. Только работа. И никогда мы отсюда не уедем. Никуда!
— Еще не принят, а уже…
— Вера! Ну хочешь — на колени упаду? Перед тобой? Хочешь?
Он стоял поперек ее дороги. Она обошла его, сказала с сожалением и болью:
— Дожил? На колени? В грязь? Да у тебя запасных брюк нет, в чем наниматься пойдешь?
У Бахтина был неприемный день. Когда Вера и Иван вошли в пустую его приемную, дверь из кабинета растворилась, и директор выдвинулся из нее как-то боком, правым плечом вперед. Он был среднего роста, широк в плечах и весь такой сбитый, крепкий. На ходу бросил на седую крупную голову серую кепку, бегло взглянул на пришельцев, задержав взгляд на лице женщины: чем-то сильно взволнована, будто невыносимое горе хочет ему выложить. А лицо… Нет, лицо ее незнакомо.
— Если вы ко мне по делу, — сказал он неожиданно высоким голосом, обращаясь к Вере, — то завтра. Не люблю возвращаться — счастья не будет. — И засмеялся, легко и открыто, и шагнул к двери из приемной, но оглянулся снова на женщину — на лице ее — безысходность.
— Ну ладно, — он вернулся, сел за пустующий стол секретарши. — Какие ко мне дела?
— Мы насчет работы, — выговорил Иван торопливо.
— Кто вы?
На этот раз ответила Вера:
— Мой муж тракторист, — и одернула себя: опять мой проклятый язык…
А Иван от двери, уже уверенно:
— Механизатор широкого профиля и высокого класса.
— Так, так… Широкого… Высокого… — Бахтин оживился, с интересом взглянул на Ивана, все еще торчащего в дверях. — Садись, разве в ногах правда?
Они сели к стене, и лица их были плохо видны Бахтину, но он все же заметил, как чуть распрямились изломанные скорбью брови женщины. Ох как недосуг было говорить ему с ними! Перед выездом в поле собрался совет бригадиров — наверно, клянут его, поджидая. Ну ладно. Зато механизатор сам пришел. Это же клад.
— А вы-то, хозяюшка, — обратился Бахтин к Вере, — какого трудового роду-племени?