Сергей остановился в хате прежних своих знакомых, в доме которых тогда размещался штаб. Приветили его как старого друга, много всего порассказали. По вечерам бродил по росстаням. И всегда заканчивал свои путешествия возле школы, где в первый год войны и был венгерский госпиталь. Крестьяне мало что знали, что творилось в нем, огражденном колючей проволокой. Хотя ничего нельзя скрыть полностью. Втайне жил маленький товарообмен — на яйца, молоко, масло, свежие овощи выменивали лекарства, бинты. За это могли покарать, как за помощь партизанам, но необходимость была выше страха.
Венгерскую сестру милосердия жители помнили. Она иногда помогала больным детям. Русский мальчик? Ну о нем-то всяко узнали бы, если бы что… А то ведь ни слуху ни духу…
— Ты почему так вслушиваешься в мою речь, когда я говорю по-русски? Как глухонемой смотришь на мои губы?
Иштван Немешкери виновато улыбнулся смугловатым лицом:
— Не знаю… А почему вы говорите по-русски? Зачем?
— По привычке. Я же толмач, должна что-то переводить, — схитрила она, хотя говорила нарочно, чтобы его проверить.
Карие, чуть припухшие глаза его с редкой фарфоровой голубизной белков, с неуловимым подрагиванием зрачков так походили на глаза Мансурова.
— Русские слова звучат мягко, — сказал Иштван.
— И ты не знаешь ни одного?
Иштван нетерпеливо ответил:
— Нет же, нет, товарищ Ковачне. Но я буду изучать русский язык.
— Я тебе помогу.
— Спасибо… Что еще вы хотите от меня? А может, лучше нам вернуться к обеду? Разве вам не нравится леваш, пёркельт? Его готовила моя жена Маргит.
— Я уже отведала и оценила. Вкусно! И салонна сочная, приперчена умеючи.
— Моя теща до салонны мастерица.
— Ты когда женился?
— Служил в армии. Ездил на работу в кооператив. Виноград убирали, паприку. Влюбился, такая штука приключилась. Мечтал стать офицером: мундир, погоны — нравилось. А тут Яношик появился на свет, и я оказался после службы в деревне под Сегедом. А сюда назначили, когда окончил институт и получил звание агронома.
— А домик у тебя свой?
— Нет, госхоза.
— Кто побелил деревья в твоем саду?
— Ну кто? Я сам. Жена помогала. Нам нравится. Особенно мне. Иногда снятся белые деревья. — Он помолчал. — Нет, вы что-то хотите у меня выпытать. Говорите, что?
Казалось, все так просто ответить ему, но Ленке замешкалась — может, не надо ни о чем говорить? Или сказать все, как он просит? Зачем ему морочить голову?
И она решилась…
— Послушай, Иштван, на свете есть женщина, которая потеряла сына. Он был малыш, когда началась война. И мать эта узнала тебя на снимке… том, у дядюшки Фери…
— Правда? Но это ничего не значит. Тут так мало оснований…
— Я тебя поняла. Но послушай…
Она рассказала о Евдокии Савельевне, женщине из далекой Москвы, о госпитале, о сестре милосердия Кристине Немешкери…
— Это моя мама, — твердо и сердито сказал он. — А остальное — легенда. Я помню мою маму. Она приезжала домой и радовалась мне. Она была красивая. И деда помню. Дома он снимал военный мундир и надевал венгерскую яркую куртку и все время крутил усы. Отец? Он погиб на Востоке. Я жил с бабушкой, но не любил ее. Называла меня ужасным словом. Потом меня так дразнили. Я старался бабушке досадить.
— Она звала тебя кишкокош — кукушонок?
— Откуда вы знаете? — Иштван побледнел, откинулся от стола. — Конечно, я позже узнал, что означает это слово. Но считал, что так она зовет меня потому, что я хотел есть, все время хотел есть, а пищи не было.
— Но кукушонок означает еще и подкидыш. Бабушка, очевидно, все знала.
— Товарищ Ковачне, вы меня обижаете. Маргит расстроена, она ничего не понимает. И мы не хотим ничего. Мы — венгры. — Иштван встал из-за стола, ушел в спальню. Скоро он вернулся с бумагой в руке.
— Вот справка, товарищ Ковачне. Моя мама погибла в Будапеште седьмого февраля сорок пятого года. Вот, смотрите. — И он подал Ленке бумагу. — По этой справке мне платили пособие, пока была бабушка. А потом… потом детский дом. Ферма дядюшки Фери… Интернат…
Ленке прочитала справку: да, все так.
— А где вы жили с бабушкой, Иштван? — Ленке вернула ему справку.
— Как где? В Будапеште, а потом в Эгере. У нее там был дом.
И хотя Ленке была смущена, что явилась к Иштвану неподготовленной и потому чувствовала себя крайне неловко, но то, что старуха имела свой дом в Эгере, было для нее чрезвычайно интересным. Правда, справка о том, что погибшая Кристина была матерью Иштвана, клала всему конец…