— Я не меньше тебя хочу, чтобы тебя признал твой народ. Дать подданным волю, отменить Непреложность — блистательное и дальновидное решение, твоей мудрости может позавидовать даже Абсолем.
— Оракулум не распахивается дальше Бравного Дня. Что будет потом?
— Время решит это за шахматной партией со мной, — Чарльз вздохнул и прошёл вглубь зала. Только теперь Ирацибета заметила, как тот устал и бледен, как истрёпана его одежда. — Будет битва. Не только между Бармаглотом и Воином, кто бы он ни был. Я хочу остановить кровопролитие, для этого надо, чтобы у тебя и сестры были равные армии. Я пришёл просить тебя отпустить часть пленников к ней.
Просто сказать, что Воин — Алиса. Но как будет выглядеть этот человек, когда узнает, насколько чудовищна будет игра? Не потеряет ли он голову прямо здесь и сейчас?
Выговорить имя Воина не хватило духу.
— Я так устала. Бармаглота надо кормить зелюками, а зелюков розами. Я ненавижу розы, но вынуждена рассаживать их во дворе. Темницы переполнены, пленники шатаются по дворцу. Уменьшать их и совать в формикарий к Цилиндрам я не могу, надо сохранить эту семейку и их заточение в тайне. Мне лгут в лицо, лягушки едят мои торты, а теперь являешься ты и приносишь вести, что будущего может вовсе не быть!
— У тебя будет, — Чарльз повернулся и грустным серьёзным взглядом посмотрел на Ирацибету, отчего клокочущая обида в груди затихла. — У кого угодно не будет следующего дня, но тебе, Ирацибета фон Кримс, я его сделаю. Только мне нужны для этого ресурсы, о которых я тебя прошу как равную. Даже если твоё войско проиграет, а я лишусь Бармаглота и шанса спасти всех от гнёта Времени, ты останешься в живых, сильная, несломленная, и сможешь вернуть себе могущество.
— А если мои слуги обезумеют до битвы? — Ирацибета боялась верить столь благостному прогнозу.
— Время не узнает, что это я. Для плана мне понадобится казнь Тарранта, которую якобы расстроит Чешир. У меня опыт в расстраивании казней, никто и не поймёт, что это спектакль. Но ты поможешь мне сделать всё ещё более эффектно. Заодно прогонишь льстецов, которые устали от накладных частей тела и давно мечтают размяться в жиге-дрыге.
— Валета оставлю. Он хороший льстец.
Чарльз кивнул.
— Но и ты не просто так получишь помощь, — Ирацибета не знала, какую цену назначить человеку, который всё потерял, если он, возможно, даже собственную дочь включил в план и вёл по лезвию Вострого Меча навстречу Незапамятной Бездне. — Во-первых, ты не расскажешь Тарранту про его семью. Во-вторых, ты не дождёшься, что я отпущу их. Толстопузов, Соню-мышь, псов забирай, но этих не трогай. В-третьих… — голос Ирацибеты дрогнул. — Ты станцуешь так, как танцевал однажды в Бредшире. Я… так хотела… но мне нельзя… из-за крошек…
Чарльз поклонился и протянул руку, приглашая Ирацибету на танец. Она не сразу поняла, что он делал, но когда поняла, спустя несколько минут в зал ввели музыкантов с повязками на глазах, а Королева сменила платье. Спереди юбка была короче, чем сзади, все движения ног были видны. Когда Чарльз выкинул первое коленце, Ирацибета ответила смело, крутя ногами, покачивая бёдрами, размахивая руками. Он не склонял головы и держал спину прямо, потому что Королеве нельзя было танцевать иначе. Они плясали неправильную жигу-дрыгу под бодрый бредширский мотив посреди войны и безумия. Изгнанный король и проклятая королева танцевали и улыбались. И Ирацибете подумалось, что, может, всё и обойдётся с этим Бравным Днём.
***
— Это правда, сэр, — Нивенс дрожал. — Я сам слышал, как Красная Королева говорила, что Валет ей ближе всех. Они оба говорили о короле, и вовсе не о короле Олероне, сэр!
— Кингсли приказал бывшему оруженосцу сделать что-то? — Время шагнул к столу и бросил на карту валета червей другую, даму червей. — Вот теперь посмотрим, что да как.
Он уже не мог сам остановить сердце Стейна, но знал, кто сможет.
***
Казалось, день тянулся целую вечность. Никто не говорил с Ирацибетой и Стейном, как и приказала Мирана. Лишь выбросили из окна бывшей королевской спальни формикарий, даже не задумавшись, что внутри вовсе не муравьи. Стейну удалось поймать крепкий футляр, и хотя Цилиндры были возмущены, они даже не пострадали.
Теперь Ирацибета знала, что чувствовал Чарльз, когда боролся за мир, где почти не было безумия, а в небесах сияли какие-то звёзды. Одиночество, боль, страх, тяжесть в виде предателей, что волочились следом… Но он прошёл через всё это и не обезумел. И она пройдёт.
Один раз она даже спросила себя, не влюблена ли. Решила, что нет. Не хотелось прижиматься губами к губам Чарльза, узнать, каков он без одежды… (Конечно же, он хорош, ведь у него все части тела пропорциональны!) Но его взгляд, полный веры и воли, действовал едва ли не целебнее, чем казни и пытки. И Ирацибета спокойно спала без своих подушек, не боялась, что Валет предпримет ещё одно покушение, даже находила еду на себя и Цилиндров. Стейн искал пропитание сам и молчал весь путь, пока вдали не показался Замок Цветов, маленький, с увядшими куполами и иссохшими стенами.
Их приняли как гостей. Сняли цепи. Позволили приказывать.
Когда Стейн ночью ворвался в спальню Ирацибеты с мечом, та ждала его с сетью из прочнейших стеблей.
Отыскались и цепи. Овощные придворные перешёптывались в ужасе: «Как так, оруженосец короля — и приставал к его дочери!» Стейн был зол, не понимал, о каком короле вообще идёт речь. Кто-то принёс чертёж хроносферы, на котором были оставлены пометки.
«Я пишу эти слова в надежде, что меня, Чарльза Кингсли, будут помнить…»
Ирацибета занесла меч и готова была отсечь голову Валету, но увидела, как единственный его глаз дёргается. Словно остатки разума покинули Стейна; он встрепенулся, прикованный к креслу, и начал задыхаться. Ирацибета знала, что означает эта волна безумия.
— Тебе недолго осталось страдать, — она ещё выше подняла меч.
— Скажи, — Валет плакал, захлёбываясь в собственных слезах, весь бледный и исступлённый, — пожалуйста, только одно скажи: что общего у ворона и письменного стола?
Что бы ни творилось в хранилище памяти, сердце Стейна уже нащупало ответ. И Красная Королева отступила на шаг и вонзила меч в сердце, готовое разорваться от боли. А потом с наслаждением наблюдала, как безумие угасало в глазах бывшего оруженосца Непреложных королей.
***
— Он наблюдает за вашим ходом по своим приборам, — сообщил Абсолем, садясь на плечо Времени.
— Девчонка слишком глупа, но даже если взбрыкнётся, на неё есть управа в виде Ирацибеты. А если Ирацибета не преуспеет, то за все грехи по договору платит Чарльз, — Время улыбнулся. — Неплохо, не находишь?
— Время Надземья готовит зеркала. Я буду летать между мирами и сообщать вам о её планах, Ваша Вечность, но помните, даже я не в силах всё предусмотреть. Моя задача — хранить баланс вашего молчания. Ваши голоса я не перекричу.
***
«Я пишу эти слова в надежде, что меня, Чарльза Кингсли, будут помнить хотя бы мои самые близкие. Я оставляю эти записи, чтобы любой, у кого хватит булатности, мог пройти к Замку Бесконечности и завершить моё дело. Полагаю, это попадёт в руки настоящей Непреложной Королевы, Ирацибеты. Будь очень осторожна, за любую твою оплошность поплатятся все».
Ирацибета вчитывалась в бумаги, сидя в бывшем кабинете Чарльза. Чертежи, схемы, объяснения были вполне понятны. Только бумага насквозь пропиталась ароматом роз. А Ирацибета ненавидела розы.
Но не Короля.
========== Последняя казнь ==========
Время тщательно проверяет, пришла Ирацибета по своей воле или по договорённости с Чарльзом. Ирацибета это прекрасно знает. Нет, Чарльза не было в её дворце перед Бравным Днём. Бармаглотик ничего не рассказывал о Кингсли. Алиса — гадкая девчонка, из-за которой Ирацибета лишилась всего. Все вокруг виноваты, потому что не любят и не боятся. Хотя можно ли винить Его Вечность? У него вместо сердца маятник, и не его забота — всякие страдающие королевы в изгнании.