Как ни странно, полноватый очкарик Веня пользовался у девушек стабильной популярностью. Но… это были не те девушки! Все те, кого сам Веня считал самой высшей знатью девичьего общества, все его принцессы и королевы, весь этот цветник дружно сох по другому садовнику. Это был рок, фатум, судьба, но влюблялся Веня Бобков только в тех девчонок, что неровно дышали к его заклятому другу. Других он просто не замечал.
Мало того, почти все тайные и явные воздыхательницы Стасика рвались сделать наперсником своих тайн сердечных друга героя грёз — милого, доброго Веничку.
И «Веничка» терпеливо слушал восторженных девиц, в ходе душещипательных бесед девочки брали Веню за руку, склоняли свои милые головки ему на грудь, утыкались шмыгающими носиками в плечо. В этой ситуации Веня даже получал некое извращённое удовольствие. Можно было касаться всех этих красоток, гладить их по волосам, плечам, спине… Замирать на пару секунд, доведя ладонь до аппетитных выпуклостей, и потеть от напряжения и близости запретного, но такого желанного…
А Стасик, Стасик со всеми ними дружил! Именно дружил, водил в кино, угощал мороженым и весело блестел обаятельной белозубой улыбкой.
Были у Стасика и романы, он пару раз был влюблён, один раз — безнадёжно и невзаимно. Но чёртов рыцарь без страха и упрёка страдал достойно, не смешно и даже благородно.
Почти так же благородно он умудрялся расставаться со своими подружками. Хотя, как подозревал исходивший от чёрной зависти Веня, гладил их не только по спине. Во всяком случае, пару раз Вене удавалось засечь, как Стасик жарко целуется с кем-то из школьных принцесс. Но на все жадные и постоянные расспросы друга Стас лишь отмалчивался да отшучивался. А воображение Вени рисовало картинки одна непристойней другой. Стасика — то с Юлечкой, то с Галочкой, то с Ирочкой. А иногда со всеми тремя сразу. От этих мыслей Веня шумно выдыхал и вытирал потные ладошки о штаны.
Но всё когда-нибудь кончается, закончилось и Венино «хождение по мукам».
Благодаря тому, что интерес Вени к противоположному полу оставался на чисто теоретическом уровне, а до практики он так и не дошел, юный Вениамин искренне увлекся человеческой анатомией. А дружба со Стасом Петуховым благотворно сказалась на среднем балле аттестата. В общем, в Медицинскую Академию абитуриент Бобков поступил без проблем, хоть и с вполне понятными треволнениями. Стасик рванул в Военно-Десантную Академию.
Победителю всяческих городских олимпиад, мастеру спорта по лёгкой атлетике, обладателю третьего дана по ушу поступить туда не составило никакого труда.
Веня только презрительно хмыкнул про себя: всё-таки Стасик довольно ограниченный человек, что в нём находили Юлечка-Галочка-Ирочка? Хотя курсант Петухов, высокий, стройный, очень эффектно смотрелся в военной форме, покорив мимоходом ещё десятка полтора невинных и не очень девиц.
Видеться друзья стали гораздо реже, пересекаясь, лишь когда приезжали в гости к родителям на выходные или праздники. Но часть каникул неизменно проводили вместе. Отказать себе в некотором болезненном удовольствии Веня не мог, а Стасик считал, что иначе просто невозможно.
Накопленная за школьные годы ненависть успокоилась немного, застыла тёмным зеркалом в душе Вениамина Игнатьевича, тогда ещё просто студента Бобкова. Изредка мимолётная встреча или совместный поход по местам «боевой славы» поднимали лёгкую рябь на маслянистой поверхности темной субстанции, но студенты и курсанты, встретившись и выпив дешевого дурного вина, опять разлетались по своим alma mater. И ненависть затихала, и Веня становился почти счастливым…
Вениамин Игнатьевич вздрогнул и взглянул на свою руку: кровь запеклась некрасивой коричневой коркой, предмет в его ладони был лишь куском грязного мутного стекла. Ни волшебных бликов, ни тонких лепестков чудесного цветка.
Всё прах и тлен, всё гниль и грех…*
В коридоре послышалась возня и тихое урчание. Вениамину Игнатьевичу почудилось явное неодобрение в звуках, которые издавал робот-уборщик. Почему-то представилось, как глупая жестянка мнется с ножки на ножку и боязливо заглядывает на кухню.
Он усмехнулся, аккуратно выбросил останки стакана в мусорку, сполоснул под проточной водой ранку на руке и старательно залил порез медицинским гелем.
Всё-таки коньяк расслабляет и размягчает душу, устроил тут вечер воспоминаний, а ведь есть дела и посерьёзней. Гораздо серьёзней, чем события почти тридцатилетней давности.
Вениамин Игнатьевич решительно нахмурился и прошёл в свой кабинет. Вот где он чувствовал себя полностью защищённым и мог почти расслабиться. Вениамин Игнатьевич оглядел комнату и довольно улыбнулся: святая святых, тут даже Стасик не бывал, да и вообще — Веня никого и никогда в эту свою квартиру не пускал. Его дом — его крепость, здесь всё, как он любит: мягкая кожаная мебель (натуральная кожа, между прочим!), настоящее дерево и никакого пластика и синтетики. Диагност от бога мог себе позволить подобное.
Впрочем, Стасик и не знал, как сейчас выглядит жилище его лучшего друга. Он наивно полагал, что Венька по-прежнему живёт в родительской квартире со старой допотопной мебелью. Откуда ему было знать, что две соседние квартиры выкуплены и соединены в просторные апартаменты повышенной комфортности?
Его Давир, сокровищница души, тайное убежище от всех и вся. Любимое и самое надёжное место во всей вселенной. Уютно и мирно, плотно занавешенные окна, имитация старинных портьер была, скорее всего, самой современной частью интерьера, кроме, разумеется, новейшего терминала, не чета старой развалюхе Стаса.
Всё остальное было раритетной дорогой мебелью, завезённой сюда с матушки-Земли, и соответствовало, по представлениям Вениамина Игнатьевича, кабинету какого-нибудь знаменитого врача или успешного бизнесмена XXI века.
Светлые ореховые панели, массивный стол настоящего морёного дуба, тёмно-коричневый кожаный диван и неизменный книжный шкаф с настоящими бумажными книгами.
И главное украшение кабинета. Чаша Асклепия. Изящная змейка застыла над тонкостенным кубком, полным яда. Чашу он приобрёл на свои первые серьёзные деньги. Её привезли со Старой Земли, из самого Эпидавра. Символ профессии. Символ жизни. Эмблема.
Вениамин Игнатьевич любил касаться позолоченных стенок чаши и думать, что он и есть тот самый символический змий и только ему решать, сколько яда будет отмерено каждому. Капля? Ложка? Или — полная чашка?
Всё это стоило бешеных денег, но давало Вениамину Игнатьевичу недолгий и призрачный покой, скорее даже — иллюзию покоя. Но без этой иллюзии можно было сойти с ума.
Веня уселся в удобное кресло (офисное кресло какого-то предпринимателя с Земли, только улучшенное и подогнанное под анатомические особенности седалища Вениамина Игнатьевича), сразу засветилось тонкое вирт-окно (интенсивность излучения и спектр цвета были подобраны в лучшей офтальмологической клинике Ново-Бобруйска), и открыл пересланное с почты Стасика письмо. Ещё раз внимательно перечитал, по детской привычке чуть шевеля губами.
Озабоченно нахмурился и недовольно поджал рот: вот ведь упрямые вояки, никак не успокоятся! Сколько им Вениамин Игнатьевич писем от имени Стасика послал с отказом от всевозможных встреч бывших однополчан, предложений пойти инструктором к новобранцам и даже читать курс лекций в Академии. Последнее вообще смешно! Чему этот неудачник может студентов научить?
Но это письмо всё осложняло и требовало немедленных действий. Ишь чего удумали! Вениамин Игнатьевич впился взглядом в последний абзац письма:
«Короче, что бы ты ни говорил, я прибуду пятого ноября и сяду у тебя под дверью, пока ты не явишься из какой-то там непонятной поездки и не поговоришь со мной лично. Отговоркам твоего доктора Бобкова я больше не верю.
Так что жди, командир, в гости, а лучше сразу вещи пакуй. Есть у меня для тебя интереснейшее предложение. Лагерь для молодняка организуем, и ты там нам просто необходим. Ты же не бросишь боевых товарищей на произвол судьбы?»
И в конце идиотский смайлик. Нет, всё же военные, а особенно космодесантники — пустоголовые ограниченные личности. Смотришь и понимаешь, насколько верна поговорка: упрямство — признак тупости.