О н. А на когда, на какой час?
О н а. В семь — в восемь…
О н. Да. Тогда не выйдет. Жаль.
О н а. Да! Очень жаль, Пахомий Николаевич!
О н. Тогда возьму на завтра. На день. Идет?
О н а. Нет, Пахомий Николаевич, завтра — это завтра, надо еще дожить. Боюсь, завтра придется поехать за город, в Пушкин…
О н. Можно поехать днем… а пойти вечером.
О н а. Да, конечно, с удовольствием, но вдруг я там задержусь? Идите без меня! Подумаешь, какая потеря!
О н (сдается). Ну ладно. Там посмотрю.
О н а. Да что вы так расстроились! Мне даже неудобно.
О н. Зря только разогнался. Ну, звонить будешь? Или, может…
О н а. Да-да, обязательно! На сегодня я вам не попутчик, Пахомий Николаевич…
О н. Видно, так. Ну, до вечера…
О н а. Всего хорошего!
Он уходит.
Поздний вечер того же дня.
О н а сидит у стола под лампой, просматривает газету: дверь ее комнаты открыта. Перед входной дверью горит свет. Тихо. Затем — шум за дверью, появляется о н, со стуком закрывает дверь. Не снимая на этот раз ботинок, направляется к себе.
О н (видит ее). А-а. Дома сидим! На чем бы это записать?
О н а. Боже мой!
О н. Да! И я в гостях был! Да, выпил, ну и что? Суббота — имею право! Может, кто против? Традиция! (Покачнулся.)
О н а. А вы знаете, Пахомий Николаевич, который час? Половина первого.
О н. А хоть три! Че мне дома без толку сидеть? Я в Ленинграде! Могу и погулять. (Ушел было к себе, но вернулся.)
Теперь он начинает снимать ботинки не расшнуровывая, нога об ногу, а они не поддаются.
У тебя свое! У меня свое. Путать нечего! А, ччерт, заело. (Дергает ногой, и ботинок летит в пустую комнату и шлепается о стену.)
О н а (испуганно). Ну подумайте! Ну что это?
О н. То самое. (Сбрасывает второй ботинок, открывает ногой дверь пустой комнаты и демонстративно ставит ботинки посредине. С чувством.) Никогда я не был на Босфоре!.. Никогда! Никогда! Никогда я не был на Босфоре! Хочешь — не хочешь…
Она появляется на пороге своей комнаты.
(Выходит в переднюю в носках.) Никогда! Ты понимаешь, что это значит — «мапа»!
О н а (возмущенно). При чем здесь Мапа? А во-вторых, я, например, тоже не была. Никогда не была в Турции…
О н (прерывает). Нет, была! (Помахивая указательным пальцем.) Ты-то была! Нечего мне голову-то дурить, не дурей тебя. А вот я — нет!
О н а. Просто не знаю, что и сказать… (Идет запереть входную дверь.)
О н (идет следом за ней). Ты лучше мне скажи… почему в кино не пошла? Что, застеснялась?
Она запирает входную дверь, прошла на кухню.
О н а. Нет, это просто возмутительно, наконец! (Берет чайник.)
О н (перехватывает чайник). Э, нет.
О н а. Отдайте. Отдайте!
О н. Ни-ни. Не дам. Завтра получишь.
О н а. Ну вы подумайте!
О н. Нечего и думать, все известно. Ахнуть не успеешь — голову чайником прошабашат. Вон у меня брат, двоюродный… Инвалидность получил — потерял бдительность! Знаем вас.
О н а. Пахомий Николаевич, отдайте чайник — я возьму кипяченой воды. Не буду я вас трогать, вы мне совершенно не нужны!
О н. На. Пей. Вот это правду сказала — не нужен. (С разными интонациями.) Правильно. Правильно. Правильно!
О н а. Вам надо отдохнуть.
Она идет к себе, он — за ней и успевает прихватить дверь.
Зачем? Зачем?
О н (с чувством). На минуточку. И ухожу. Картину посмотрю… Ммладенца. (Входит, долго смотрит на картину, потом на нее. Блаженно.) А я сегодня видел… Был в музее. Узнал! Нашел, узнал. Точно! Это. (Помолчав.) Что ж ты меня не хвалишь?
О н а (пожав плечами). Ну посмотрели, ну хорошо… (Нервно перебирает газеты на столе, затем направляется к двери.)
О н (протянул руки к ней). Ну погоди ты! Погоди. Что ты все… отворачиваешься! Ну посмотри на меня — ну чем я плох! Ну подойди, ну куда ты? Птичка ты моя безмужняя. Ты одна! На кой тебе все эти «мапы»? Как ты мне нравишься… ленинградочка! Ты и на бабу-то не похожа. Такая ма-аленькая! А тоже… держишься, воюешь! (Делает шаг к ней.) Ну подойди! (Касается ее рук.) Лапки!
О н а (отступая, ледяным тоном). Немедленно уходите. Вы слишком много себе позволяете, Пахомий Николаевич.