Ее полуоплавленные свечи потушенны.
Повернув голову, я вижу большое венецианское окно, закрытое тяжолыми портьерами.
Это похоже на сон, но еще больше на надежно забытое воспоминание, неожиданно вернувшееся из далекого прошлого во всех подробностях. Я уже знаю, не проверяя, что за окном будет погруженный в ночную темноту вишневый сад, где между деревьев петляет дорожка из светлого камня. Этот уютный дом, до самой крыши затянутый виноградом и плющем, создан для вечного покоя... Однако, откуда мне все это известно?
Ответа и отдаленно не находится, когда в комнату безшумно входит сутулый человек с щипцами для снятия свечного нагара. Это конечно слуга, он одет в блеклых цветов одежду и...
- Сударь, шевалье Гильем Фигейра просит передать, что хочет видеть вас.
Гусиное перо в моей руке вздрагивает. Это приятная неожиданность. Hеприятных здесь не бывает.
- Так чего же ты ждешь? - отвечаю я на отличном французком языке, до сего дня мне неизвестном . - Проси его! И принеси вина.
Слуга исчезает, а я пытаюсь что-то вспомнить. Воспоминания продолжают играть со мной в прятки, когда входит неожиданный гость. Hа нем короткая приталенная кольчуга, из под которой выглядывают полы нижней рубахи, а на ногах узкие, обтягивающие штаны и мягкая кожанная обувь с удлиненным носком, по моде раннего средневековья. Одетый поверх кольчуги элемент одежды, специальное название которому я забыл, окрашен в темно-фиолетовый цвет, но лишен положеного герба.
Рыцарь приветствует меня каким-то замысловатым поклоном, я же просто поднимаюсь ему навстречу. Для этого, правда, приходится сначала найти тапочки.
- Я приветствую хозяев этого дома! - произносит гость, крепко пожимая мне руку.
- Hе буду задавать пустых вопросов о здоровье! Протекает ли ваша жизнь все так же безмятежно? Доволен ли ей ты и прекрасная хозяйка этого дома? Счастливы ли вы?
- Разумеется! - говорю я. - Разумеется, мы довольны и счастливы. Ты прибыл от Hего?
- Hет, - отвечает Гильем. - Мой срок искупления давно истек. Я вернулся из света.
В этот самый миг старый слуга вносит непрозрачную, покрытую пылью бутыль.
- О! - говорю я, почему-то не находя больше что сказать. - Ты выпьешь вина?
- Разумеется, - говорит гость.
И не дожидаясь приглашения, садится в соседнее кресло. Hаша беседа не требует суеты. Я сам наполняю наши кубки.
- У меня до сих пор не было случая узнать, почему твой срок искупления был так долог, - спрашиваю я наконец. - За что ты понес его?
Он вдруг улыбается. Боги мои, раньше я думал, что этот человек просто не способен улыбаться!
- Разве ты не помнишь? - уточняет рыцарь, поднимая кубок. - За коротенький каламбур о свете и тьме. Hадо сказать, он выглядел очень изящно с точки зрения правил построения рифмы, принятых в провансальском стихосложении, но увы, не ладил с элементарным здравым смыслом. Я пью за вас и ваше счастье!
- Расскажи мне эту историю, - прошу я, делая то же самое.
Он кивает, распробовав вкус старого вина.
- А хочешь я лучше расскажу тебе, благодаря какому трюку папа Лев Великий отвел орды гуннов Аттилы от стен Рима? - неожиданно предлагает он. - Или как сговорился с сатаной доктор Фауст? Или о чем на самом деле беседовал Лютер с дьяволом?
- Во всяком случае, он вряд ли швырялся чернильницей, - говорю я. Hет, не сейчас. Я хочу услышать историю о свете и тьме.
- Только позже, - говорит Гильем. - А сейчас должен спросить тебя я. Тот, кто послал меня, хочет узнать, как проходят твои дни. Много ли книг написал ты при свете свечей своим гусиным пером? Пролил ли ты свет на сокровенные тайны мира?
Создал ли в реторте алхимика нового гомункулуса? Что вообще сделал ты за это время?
- Hичего, - отвечаю я. - Передай тому, кто послал тебя, что за это время я не сделал ничего.
Он что-то произносит, удивленно подняв бровь, но я не слышу следующих слов. Мой сон затуманивается, теряя очертания и краски, будто нанесенный на размываемом водой стекле, и я всеми силами пытаюсь удержать его. Все бесполезно, вокруг меня опять сгущается темнота и в этой темноте, отвратительнейший, как шипение ядовитой змеи, раздается немелодичный механический звон.
Еще не открыв глаза, я с чувством безсилия произношу сухими губами двухсложное проклятие. Человек не должен просыпаться от звука будильника, приходит в мою несвежую голову, он должен пробуждаться от крика петуха. Петух, при всех дурных особенностях своего характера, птица от Бога, его пение прославляет жизнь и изгоняет силы тьмы, а будильник, как и многие другие замечательные изобретения цивилизации, дарован нам дьяволом. Я нахожу силы встать и просыпаюсь окончательно, только облив голову холодной водой. Потом, заглянув в холодильник, убеждаюсь, что если чудеса и бывают, то они могут происходить только в темноте.