- Ну в конце концов,- обратился Сеня к обоим приятелям, когда уже приближался срок сдачи домашних работ,- "Молодую гвардию" в кино вы же видели?
- Ну, видел,- сказал Ремка.- Это как одна там дроби бьет, цыганочку танцует, Любка?.. А на самом деле она против фашистов действует?
- Вот, вот, это самое!
- Это можно,- сказал Ремка.- Пиши, что это моя любимая.
- Ну, а ты? - обратился Сеня к Пьеру.
- Жюля Верна можно? - спросил Пьер.
- Конечно, можно.
- Ну, тогда это пусть будет "Дети капитана Гранта",- согласился Пьер.
- Стой! Это и я тоже в кино видел,- откликнулся Штыб.- Ты лучше мне пиши про это.
- Нет уж,- сказал Сеня,- ему простительно, он недавно к нам приехал. Вот пускай и пишет про Жюля Верна. Тем более, что француз.
- Нет, писать это ты будешь,- уточнил Ремка.
- Я тебе помогу, Пьер,- попытался было вразумить товарища Сеня,- но пиши сам. А то ведь будет заметно. И потом лучше бы сразу уж про три книжки. Они ведь друг с дружкой связаны - "80 тысяч лье под водой", "Дети капитана Гранта" и "Таинственный остров".
- Я "Таинственный остров" уже немножко забыл,- сказал Пьер.
- Ну, я тебе напомню. Помнишь, как они на острове оказались и там им все время кто-то помогал, спасал их, а оказалось, это капитан Немо.
- Давай, давай про них,- милостиво согласился Пьер.- Я вообще морское люблю. Пиши.
Сначала Сеня еще пытался как-нибудь вдохновить обоих своих подопечных, чтобы они самостоятельно сделали домашнюю работу. Ничего не получилось. Пьер хотя и старался, но никак не мог связать воедино мысль о трех книжках. А Ремка Штыб нес такую околесицу, что и слушать было тошно, а не только читать это на бумаге. Чтобы не тратить попусту время и покончить с грызущими его укорами совести, Сеня постарался представить себе на минуту лицо Ксаны в том случае, если приз достанется другой школе... И как только представил себе это, то махнул на все рукой. Попросить Сурика Сеня не решался. Не следовало его путать в это сомнительное предприятие. Тут дело, что говорить, не очень-то красивое. И скрепя сердце, просидев три дня по нескольку лишних часов в классе после уроков, Сеня сам написал сочинение для обоих. Велел им переписать за воскресенье. Тем более, что шестому классу разрешили с субботы до понедельника побыть на "большой земле" - дома у своих: там удобнее было незаметно переписать работу.
Сам Сеня так замучился с двумя работами для своих незадачливых подшефных, что еле успел написать собственное сочинение. Он писал про "Овода". Он видел "Овода" в кино и не раз перечитал книжку. Овод был одним из любимых его героев.
Удивительно: хромой, с виду непривлекательный, а такой благородный, храбрый и неукротимый человек!
Пьер получил за сочинение "пять", так как Елизавета Порфирьевна, учитывая, что у него встречались затруднения с русским языком, простила ему многие погрешности, которых он не избежал, переписывая слово в слово то, что ему подготовил Сеня. Ремка Штыб при переписке ухитрился сделать три грубейшие ошибки и еле-еле "натянул" тройку. А, к изумлению самой же Елизаветы Порфирьевны, Сеня, всегда писавший работы на пятерки, в этот раз должен был удовольствоваться четверкой.
- Ты спешил, Грачик, заметно спешил,- огорчилась Елизавета Порфирьевна.Ты слишком много внимания уделил внешности, физическому облику. А ведь это только лишь одна черта. Образ Овода куда полнее, чем у тебя. Прочитай еще раз.
- Я уже три раза читал,- сказал Сеня.
- Ну, значит, надо перечитать в четвертый. Приходи ко мне, мы с тобой поговорим об Оводе. Дело ведь меньше всего в том, что он хромает...- Она внезапно смешалась.
И Сеня кинулся поднимать ее палку, со стуком покатившуюся по полу.
Ксана назвала своей любимой книгой "Повесть о настоящем человеке". Мила Колоброда - книгу Ильиной о Гуле Королевой "Четвертая высота". Сурен Арзумян, неутомимый книгочей, ухитрился написать сразу про три книги: про "Тимура", про "Тома Сойера" да присоединил еще к этим двум Гаврика из "Белеет парус одинокий" Катаева. Он, конечно, получил пятерку. А Сене сейчас было не до собственных отметок. Он испытывал очень сложное чувство, когда Ксана, после того как были розданы с отметками домашние задания, подошла к нему и сказала:
- Ты, Сеня, правда друг! Спасибо тебе. Я тебе так благодарна... то есть все мы...
Ничего не сказал Сеня Грачик. Сердце у него пылало от нежной гордости, а уши горели еще жарче. Ему было и хорошо, и ужасно совестно. Что же, он сделал так, как просила Ксана. Он подтянул двоих отстающих, правдой или неправдой, но подтянул. Он вернул в команду двух лучших бегунов. Если бы только знала Ксана, как это было все достигнуто? А впрочем, что же тут такого? Вот Никифор Колоброда, знаменитый шахтер, прославленный бригадир, он тоже помогает отстающим и, наверное, за них не раз делает проходку, чтобы не отставала вся бригада. А слава у всех у них общая. Ничего тут такого и нет, если разобраться!.. Так размышлял Сеня.
Глава VI
Два жезла
"На случай моей смерти настоящим заявляю всем..." Слова эти уже несколько дней не выходили из головы у Пьера. "На случай моей смерти..." Неужели дед Артем чувствует приближение конца? А он казался еще таким бравым. Грузная сила чувствовалась в каждом его движении и в том, как без всякой натуги вскидывал он, выходя на прогулку, свою тяжеловесную дубинку на весу, или двигал дома одним плечом дубовый шкаф, переставляя его на другое место. Правда, в последнее время дед стал заметно сдавать. Почти не делал обычной гимнастики по утрам, объяснял, что уже не под силу. То и дело жаловался на сердце, принимал валидол, капая на сахарок, по нескольку раз в день принимался считать пульс и с какой-то непривычной грустной внимательностью поглядывал иногда на Пьера и при этом качал, озабоченно вздыхая, головой. И все же таким прочным, несокрушимо могучим и по-особому красивым выглядел дед, когда в своей широкополой шляпе, поигрывая полу-торапудовой дубинкой, шел он по улице, покручивая сивые усы, величественно кивая с высоты своего роста людям, которые его приветствовали...
А вот, оказывается, о чем он думает, когда остается один: "На случай моей смерти..."
В прошлое воскресенье, когда Пьер вместе со всеми был отпущен на "большую землю" и сидел дома за столом Артема Ивановича, переписывая набело с Сениного черновика сочинение "Моя любимая книга", ему нечаянно попалась эта бумажка. Он сразу узнал почерк деда. Это тоже, должно быть, был черновик, столько в нем было помарок, зачеркнутых слов. Запись обрывалась на полуслове. Может быть, дед Артем взялся писать все заново, либо еще не дописал начатого. Но Пьера как холодом обдало от слов, крупно написанных сверху листка: "На случай моей смерти..."
"На случай моей смерти настоящим заявляю всем, что если действительно будут обнаружены разные ценные предметы, которые награбили и захоронили фашисты, как сообщали некоторые лица, и если среди этих предметов будет, как сказали те же лица, второй кубок "Могила гладиатора", парный к тому, который у меня имеется, то прошу людей верить мне, что хотя я и сильно виноватый перед Родиной и людьми, но тут я был вполне честный, Родину не предавал, и в данном отношении все произошло без всякого умысла с моей стороны, потому и про..."
На том и обрывалось загадочное завещание.
Пьер был ошеломлен и подавлен. Значит, правду сказали тогда те двое, о которых и слышать не хотел дед. Видно, знал дед Артем, что второй кубок может оказаться спрятанным среди зарытых где-то сокровищ и с ними хоронится что-то такое, что дед скрывает в глубокой тайне и что, появившись снова на свет, может угрожать ему смертным позором... Что-то еще было написано сбоку на той бумажке. Почерк был торопливый, бесконечные помарки затрудняли чтение. Пьер так и не успел узнать, что написано сбоку, потому что явился внезапно с прогулки дед. Он увидел за своим столом Пьера. Хорошо еще, что тот догадался, едва заслышав шаги деда, положить сверху одну из книг, прикрыв ею листок. Артем Иванович сразу, беспокойно глянув на стол, как бы торопясь прибрать его, снял и книгу и ту бумажку и запер в ящик стола.