Однако в какой же мере может идти речь именно о смерти Богочеловека? Берём здесь прежде всего аналогию человеческой смерти. Даже и в этой последней мы различаем смерть от уничтожения. Смерть человека не есть полное уничтожение, но лишь разрушение сложности человеческого естества, отрыв духа от (одушевлённого) тела, которое совершается чрез умирание. При этом смерть, как разделение, предполагает возможность и нового воссоединения духа и тела в воскресении. Разделение их в смерти таким образом предполагает двоякий процесс – духовный и телесный: дух после мучительнейшего отрыва от тела отдаётся в удел загробному состоянию во всей его ущербности, тело же предаётся тлению, сохраняя однако в себе жизненную силу для воскресения, и в связи с ним бессмертия. И конечно, тем более смерть Богочеловека.
[Кенозис Отца и Святого Духа]
Непостижимая тайна Богочеловеческой смерти соединяет в себе не только смерть человеческую, но и умирание Бога. И в этой непостижимости нам однако открыты некоторые черты, связанные именно с ипостасным триединством. Руководящим началом в постижении тайны Боговоплощения остаётся всё-таки то, что его надо постигать в свете троичности. Хотя и воплощается именно Сын, Вторая ипостась, но в Своём воплощении Он не отделяется от Святой Троицы, но пребывает в божественном единении со Отцем и Духом Святым. Это единение, нерушимое в вечности, в «небесах», по-своему нерушимо и в Боговоплощении, на «земле». И в нём наличествует соучастие всех трёх ипостасей, каждой по-своему: Отец посылает Сына, и это посылание есть акт Отеческой жертвенной любви, кенозиса Отца, который обрекает на Крест возлюбленного Сына, приемлющего на себя крестный подвиг. Подвиг Сына есть и самоотвергающаяся любовь Отца, который, «посылая» Сына, Себя Самого обрекает на со-страдание и со-распятие, хотя и по-иному, иначе, чем Сын. По силе того, что существует Крестная Страсть Богочеловека, существует и крестная страсть Отчая, страсть сострадающей любви, Отчего самораспятия. Надо понять «посылание» Сына Отцом не как акт власти и повеления, но согласия, инициативы, начала, ипостасно свойственных Отцу. Оно включает в себя всю полноту приятия страсти Богочеловека через Божественное отцовство.
Даже человеческое отцовство указует собой образ этого единения жизни отца и сына в судьбах их, несмотря на всю ограниченность любви отцовской и сыновней в человеке. Отец и Сын всё же имеют единую жизнь, одну радость и страдание, хотя и по-разному. Нельзя даже сказать, что Сын страдает, а Отец не страдает, или что Первый страдает больше, а Второй меньше, оба вместе со-страдают. Спасение мира и искупление, обожение человека есть единый акт Отца и Сына. Сын творит волю Отца, и это единство воли и взаимного ведения (никтоже знает Сына, токмо Отец: ни Отца кто знает, токмо Сын – Мф. 11:27) свидетельствуют о единстве жизни и о единстве страдания в общем, хотя и для каждого различном, кенозисе любви.
Но то же соучастие в искупительной жертве Сына свойственно и Святому Духу, который посылается Отцом в мир на Пречистую Богородицу, чтобы совершилось Богоматернее зачатие, и на Божественного Сына в Его служении. Дух Святой почивает на Сыне как пребывающее начало Боговоплощения. Но постольку на Него распространяется и кенозис: Дух Господень на Мне; ибо Он помазал Меня… (Лк. 4:18). Служение Сына является вместе с тем и служением Святого Духа, точнее Его со-служением. Это со-служение есть любовь Отца к Сыну, соединяющая их в двуединство, как и само это соединение есть ипостасная Любовь, Дух Святой. Но мы должны понять и эту ипостасную любовь Духа Святого как участие в самоумалении, умирании, смерти, хотя и не крестной. Не может быть, чтобы, когда умирает Сын, не со-умирал с Ним и в Нём и почивающий на Нём Дух уже тем, что Он Его в этом умирании «оставляет». Умирание Богочеловека есть поэтому не только со-умирание Отца, но и Духа Святого, Троицы единосущной и нераздельной. В чём же выражается это троичное со-умирание?