[Ипостась Любви]
Но как можно понять эту оставленность Сына Отцом в умирании? Ответ на это может быть дан лишь в свете того, как именно может быть понята самая связь Отца и Сына в Их со-пребывании, соединении до наступления разъединения и оставления Сына Отцом. Эта связь любви есть ипостасное Их единение в Духе Святом, Он есть ипостась любви и сама ипостасная любовь. И Духом Святым, исходящим от Отца на Сына, Отец любит Сына, как и Сын, приемлющий на Себя почивание Духа Святого, в Нём любит Отца.
Оставление Сына Отцом означает удаление Духа Святого, на Сыне почивающего. Отец как бы перестаёт посылать Своего Духа на Сына. Опять-таки надо помнить, что онтологически, в «небесах», в жизни Святой Троицы, взаимная связь ипостасей нерушима, и не может быть места какому бы то ни было взаимному оставлению. Но «икономически», в отношении Бога к миру, как Творца к творению, совершается как бы разъединение ипостасей, потому что самая ипостась единения, Дух Святой, «оставляя» Сына, как бы перестаёт соединять Сына с Отцом, но остаётся у Отца. Это же можно изъяснить и таким образом: Дух Святой, как ипостась воплощающая, действием которой совершается Боговоплощение, пребывает на Сыне, но уже не в нарочитом посланничестве от Отца, как было при Крещении, а в своём собственном действии.
Мир в Богочеловеке как бы отделяется от Отца, хотя Дух Святой силою Своею и сохраняет его в бытии, даже потрясённом в своём основании. И вот, завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу (Мф. 27:51) – это символ отделения неба от земли, в котором как бы перервалось Божественное ипостасное присутствие с прекращением силы ветхозаветного храма как места присутствия Божия, именно Его и Славы Его. И это мистическое потрясение сопровождалось и не могло не сопровождаться потрясением стихий мира (хотя это и было ограничено в своей внешней видимости): и земля потряслась; и камни расселись (Мф. 27:51). Совершилось нечто, что прообразовало последний час мира пред Вторым Пришествием Сына Божия.
Но уместно остановиться мыслью и на том, чем же было это оставление Сына Отцом в Духе Святом для самой ипостасной любви. Хотя в Слове Божием прямо не говорится, однако есть все данные для заключения об этом. Коли Дух Святой есть ипостась Отчей и Сыновней любви во Святой Троице, то что же может означать для Неё Самой как бы прекращение этой любви в «оставлении Сына Отцом»? Мы можем это постигнуть лишь в аналогии взаиморазлучения Отца и Сына. Оставление Сына Отцом можно понять только как Отчее соучастие в умирании Сына, в страдании любви самоотвергающейся, жертвенной.
Но что же можно мыслить об ипостаси любви, которой стало нельзя любить, ибо для дела этой любви наступило «оставление», как бы невольное бездействие? Любовь как бы не любящая ради любви, действенность совершительная, пребывающая в бездействии, – таково непостижное противоречие ипостасному свойству Святого Духа. На человеческом языке нет даже слов, чтобы выразить эту невозможность любить для самой Любви, и нет мысли для её постижения. Дух дышит, где хочет (Ин. 3:8), но ныне Дух перестаёт дышать на Сына, как бы останавливается Его дыхание. Быть может, естественнее всего выразить эту невозможность, делающую Любовь неощутимой, как бы не существующей для Любимого, как смерть, точнее, как то же общее умирание вместе с Сыном.
С умирающим Сыном со-умирает Отец, со-умирает и Дух Святой, каждый соответственно ипостасному своему характеру, и лишь в этом тройственном со-умирании совершается умирание Сына. Именно оно есть смерть Сына, её предусловие. И со-умирание ипостаси Любви не относится лишь к этой одной ипостаси в Её наступившей отъединённости от других, Отец и Дух Святой со-умирают в своём взаимном единении, вместе с умиранием Сына, одна вместе с другою, Отец с Духом Святым. Ибо единение в любви соединяет и в смертной скорби со-умирания.
Даже и по человечеству, умирание сына и скорбь отца, теряющего сына, не есть ли вместе с тем и скорбь брата или дочери, и не только об умершем, но и о том, кто его теряет, и притом скорбь взаимная, двойственная. Потому и образ Святой Троицы в этой скорби, хотя и сохраняет свою тройственность, но как бы в затмившемся светиле. Это не есть разъединение, но единение в умирании для каждой ипостаси по-своему, в отдельности и для всех в совокупности.
Не может быть онтологического отъединения Отца и Духа Святого от Сына, хотя и оставленного Богом, но совершается в полной мере это «икономическое» оставление, настолько, что Сын взывает уже не к Отцу (что было ещё в Гефсимании – Мф. 26:39, 42), но псаломски и к Богу: Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил Меня? (Пс. 21:2). И ещё далее продолжается псалом: Далеки от спасения моего слова вопля моего. Боже мой! я вопию днем, – и Ты не внемлешь мне, ночью, – и нет мне успокоения (Пс. 21:2–3; Мф. 27:46; Мк. 15:34). Через это оставление и происходит умирание Сына, которое заканчивается «совершишася», возвращением к Отцу в Духе Святом: Отче! в руки Твои предаю дух Мой (Лк. 23:46), Крестная Смерть.