Гертруда сидела на единственном стуле, специально для нее принесенном в мою спальню, и наблюдала за процессом. Живость ее куда-то пропала; впрочем, возможно, это мне только почудилось из-за тусклого света, который едва просачивался сквозь окна в комнату. Широкие юбки красного атласа казались слишком тяжелыми для хрупкого телосложения маркизы. Под прекрасными карими глазами проступили темные круги.
— А сколько вам лет, Джоанна? — вдруг спросила Гертруда.
— Двадцать семь.
Она улыбнулась:
— А я бы не дала вам больше двадцати одного. И фигурка у вас такая ладная, красивая. Ну конечно, вы ведь еще не рожали. Нет на свете женщин красивее тех, в жилах которых течет испанская кровь, но, увы, мы нередко рано стареем.
— А вы разве тоже испанка?
— Моя мать, как и ваша, родом из Испании, она приехала сюда в составе свиты Екатерины Арагонской. И тоже вышла замуж за англичанина. Мой отец — лорд Маунтджой. Вы, конечно, помните это?
— Боюсь, что я помню только день вашей свадьбы.
Лицо Гертруды просветлело.
— А какая великолепная и пышная была свадьба! Правда, Джоанна? Мне очень хотелось, чтобы все было красиво… так оно и получилось.
Мои воспоминания об этом дне постепенно прояснялись. Я снова видела перед собой жениха и невесту, Генри и Гертруду, молодых и ослепительно красивых. Вот они встречаются на паперти церкви, чтобы вместе войти внутрь, встать перед алтарем и принести перед лицом Бога обет верности друг другу. И мы с покойной матерью Артура, тогда еще совсем малышкой, тоже участвовали в свадебной процессии: мы несли цветы, и все присутствующие смотрели на нас… Впрочем, скорее, гости заглядывались не на меня, а на прехорошенькую Маргарет. Но я никогда не завидовала ей. Я гордилась, что моя любимая подруга такая красавица.
Но теперь было не время предаваться воспоминаниям. Я хотела услышать от маркизы Эксетер правду.
— Но как вы узнали меня сегодня? — спросила я. — Мы ведь столько лет не виделись, в день вашей свадьбы я была еще девочкой. И откуда знаете про сына Маргарет? И кто такая госпожа, про которую вы упомянули?
Гертруда потрогала пальцем рубин и смерила меня долгим взглядом, словно прикидывая, насколько со мной можно быть откровенной.
— Ну, что ж… — наконец сказала она. — Мы действительно приехали сегодня в Дартфорд не только для того, чтобы полюбоваться местной церковью, но и чтобы разыскать вас. Я знаю про вас и про Артура Булмера… — тут голос ее благоговейно понизился, — от леди Марии.
Ну конечно, как я сразу не догадалась. От Марии Тюдор, старшей дочери короля.
Когда прошлой зимой в Норфолк-Хаусе нам с братом Эдмундом угрожала большая опасность, я бросилась к ногам леди Марии и, чтобы привлечь ее внимание, заговорила с ней по-испански. Узнав, что я сделала для ее покойной матери (после смерти моей матушки, верной фрейлины Екатерины Арагонской, я преданно ухаживала за опальной королевой в последний месяц ее жизни в изгнании), леди Мария немедленно оказала мне заступничество. Именно благодаря ее вмешательству моего отца и выпустили из Тауэра. Мы много переписывались с леди Марией: как до роспуска Дартфордского монастыря, так и потом. Письма ее были полны тревоги и заботы обо мне, особенно после того, как я покинула Стаффордский замок и своих родственников и поселилась с Артуром в городе.
— Я знаю, что леди Мария волнуется за меня, но, право, не стоило посылать вас ради этого в Дартфорд, — сказала я.
— Не стоило? И это после того, что я сегодня видела?
— Всему виной мое упрямство и гордыня, иначе бы ничего и не произошло.
Маркиза вскочила на ноги:
— Джоанна, вы что, вините во всем себя? Мало того что над вами жестоко надругались, лишив вас обители, так теперь вы вынуждены еще и терпеть оскорбления от этих людишек! То, что случилось с вами, со всеми монахами и монахинями, — это страшное преступление против Бога.
Редко можно было слышать столь открытое выражение чувств, да еще при слугах. Я посмотрела на Констанцию и юную служанку: что они могут подумать, ведь у них на глазах осуждались действия самого короля! Но обе и бровью не повели.
Гертруда глубоко дышала, словно пытаясь овладеть собой и успокоиться.
— А что леди Мария говорила вам обо мне? — спросила я.
— Я узнала про вас не в личном разговоре, а из ее писем, — ответила Гертруда. — Мы с ней не виделись с самой весны. Посетителей к ней сейчас не допускают. За этим строго следит Кромвель.