Он тормошил ее за плечи, прижимал к себе, потом опять брал в ладони ее лицо и принимался целовать, словно надеясь вдохнуть в нее жизнь. И когда он в очередной раз склонился над ней, она уперлась обеими руками в его грудь и толкнула, вложив в это все силы.
Гвендор явно не ожидал такого и едва удержался на ногах, но каюта была слишком маленькая, и падать было просто некуда.
— У вас еще хватает наглости так меня называть! — выкрикнула Рандалин, поднимаясь на койке. — Сколько раз вы врали мне в лицо? А какую легенду сочинили, просто загляденье! Вот смешно, наверно, было, когда я глотала ваши сказки? Кузен моего мужа, да чтоб вас… — Она задохнулась и прибавила несколько ругательств на айньском, отчего привела Гвендора в состояние полной растерянности.
— Послушайте, — пробормотал он, — вы же не знаете… Почему я так поступал… Подождите… Выслушайте меня…
— Слушать ничего не желаю! — бушевала Рандалин. — Я с ума сходила, я чуть не свихнулась от горя! Очень весело — второй раз полюбила собственного мужа, не зная об этом! Весь ваш Орден, наверно, очень смеялся!
Гвендор наконец медленно выпрямился, сложив руки на груди. Его лицо постепенно теряло живое выражение тревоги и любви, становясь каменным.
— Вы действительно полагаете, что мой Орден был посвящен в детали?
— Мне на это плевать! Пусть ваш Жерар треплется об этой истории в каждом трактире! Мне плевать на него, на ваш Орден и на вас в первую очередь!
— Я сожалею, что причинил вам такую боль, Рандалин.
— Сожалеете?
Она остановилась только от звука удара и недоуменно посмотрела на свою ладонь. Голова Гвендора чуть качнулась, и на здоровой щеке отчетливо остались красные следы пальцев. Они были тем виднее, настолько сильно он побледнел.
— Что же вы остановились, миледи Рандалин? — его губы дернулись. — Можете продолжать.
— Просто мне противно к вам прикасаться, — прошипела она, держа руку на отлете и продолжая смотреть на нее расширенными глазами. Казалось, она не знает — то ли вытереть ее о плащ, то ли вцепиться в нее зубами.
— В таком случае не смею навязывать вам свое омерзительное общество, — он чуть поклонился и настежь распахнул дверь каюты. — Торстейн проводит вас на берег.
— Не испытывает ли ваш орден в чем-то недостатка?
— Ничуть, миледи Рандалин. Понтиус предложил нам очень выгодные условия, чтобы пополнить запасы воды и сушеного мяса. Кроме того, мы говорили о возможности для части нашего флота сопровождать грузы в Эбру. Если, конечно, Чаша не будет против.
— Чаша будет рада оказать подобную незначительную услугу… — Рандалин чуть запнулась, — своим верным союзникам.
Я помолчал. Текст мирного договора между Чашей и Крестом лежал у нее на коленях. Время от времени она задумчиво разглаживала бумагу.
Мы сидели на пристани, в двух шагах от нашего флагмана. Рандалин специально выбрала такой разворот, чтобы было хорошо видно всю палубу, но из-за этого солнце светило ей прямо в глаза, и она постоянно щурилась. Поэтому я никак не мог определить, какое у нее на самом деле выражение лица. Но голос звучал приветливо и чуть прохладно, как все те светские вещи, о которых мы вели непринужденную беседу уже два часа. Я невольно поражался фантазии Рандалин, так долго ухитряющейся находить тему для ничего не значащего разговора.
— Говорят, что герцог Мануэль готовит очередное грандиозное празднество, и на этот раз старейшины не слишком ему возражают.
— Да, я слышал. Неофициально праздник посвящен счастливому спасению его возлюбленного Люка. Он действительно был так сильно ранен?
— Он сначала даже сам не заметил этой царапины, — Рандалин пожала плечами. — А Мануэль, говорят, упал в обморок.
Мы вежливо поулыбались друг другу, развивая удачную во всех отношениях тему "наш герцог и его чудачества".
— Вам уже прислали приглашение?
— Да, очень красиво изготовлено.
— Все ли воины Креста собираются идти?
Я начал слегка раздражаться. Может, оттого, что провел два часа на палящем солнце.
— Рандалин, — сказал я чуть более резко, чем следовало по тону нашей беседы, — если вас интересует, пойдет ли Гвендор, то почему бы не спросить об этом прямо?
Рандалин сжала губы, но вдруг ее глаза метнулись по палубе, и лицо настолько изменилось, что я невольно обернулся и проследил за ее взглядом. Гвендор в длинном плаще, но не белом парадном, а простом темном, вышел из каюты и теперь спускался по канатному трапу, держась одной рукой. Заметив нас, он на секунду остановился, но Рандалин умышленно расположилась так, что единственная улица из гавани в город вела мимо нас, и обойти было просто невозможно. На секунду по лицу Гвендора было заметно, что победителю круаханской эскадры когда-то было гораздо проще прыгать в море у берегов Эмайны с пятидесятиметровой высоты. Но это только на секунду — он спокойно прошел мимо, подчеркнуто невозмутимо поклонившись, но не произнеся ни слова.
— Знаешь, Торстейн, — задумчиво произнесла Рандалин, устало опуская плечи и на мгновение становясь прежней, — все-таки я правильно его стукнула. Только мало. Надо было еще.
Я не нашелся что ответить. Обсуждать предложения Понтиуса и эксцентричные поступки Мануэля было намного проще.
— Как ты думаешь, — продолжала она таким же погасшим голосом, — он так никогда меня и не простит?
Тут я наконец не выдержал.
— Послушайте! — воскликнул я, от горячности прижимая к груди обе руки. — Когда же вы оба разберетесь наконец в своих отношениях и оставите меня в покое? Я хочу жить спокойно! Я хочу писать хроники! А о каком вдохновении может идти речь, когда тебя каждый день с двух сторон изводят вопросами, об истинном смысле которых ты должен сам догадываться? Сначала Гвендор все утро ходил за мной и допытывался, все ли благополучно у наших союзников. Я простой летописец, и мне тяжело догадаться, что когда тебя спрашивают, почему у Джулиана такое расстроенное выражение лица, то на самом деле хотят узнать, как поживает Рандалин. Да еще Жерар всех по очереди заставляет дежурить по ночам у его каюты. Говорит "на всякий случай" с таким трагическим выражением, словно на корабле покойник.
Рандалин наклонилась вперед, оперлась подбородком на руки и ловила каждое мое слово с таким жадным выражением в глазах, что я остановился не скоро.
— Он действительно хочет узнать, как мои дела?
— Так же, как вы хотите узнать о нем.
На ее лице постепенно начинала расцветать неуверенная, но почти прежняя улыбка, которую я только один день видел на ее губах — тогда, в круаханском театре и за столиком в портовом кафе.
— Торстейн, — сказала Рандалин, положив руку на мой рукав, — если вы приложите все усилия и добьетесь, чтобы он все-таки пришел на прием у Мануэля, вы можете потребовать от меня все, что угодно.
— Рэнди, — я еле слышно вздохнул, — вы слишком опрометчивы. Откуда вы знаете, что именно я от вас потребую?
— А что?
Она смотрела на меня широко распахнутыми чистыми серыми глазами без какой-либо тени подозрения. Я опять вздохнул. За всю свою жизнь я не встречал женщины, более далекой от какого-либо кокетства.
— Хорошо, я готов произнести свое требование уже сейчас — на будущее.
— Ну, давайте, — поторопила она меня, поднимаясь.
— Помиритесь, пожалуйста, с Гвендором, Иначе нам в Ордене никогда не видать спокойной жизни.
Где-то в середине пира Люк неожиданно поднялся. Все так шумели от внезапно накатившего облегчения, выпитого вина и странности ощущения, что сидевшие напротив люди в белых или зеленых плащах теперь считаются если не друзьями, то союзниками, что на маленького поэта обратили внимание далеко не сразу. Тем более что он сидел не на почетном помосте, где располагались столы герцога, его приближенных и старейшин, а сбоку, где помещалась Рандалин и ее самые близкие чашники. Поэтому им, чтобы его поддержать, пришлось долгое время стучать ногами об пол и кубками об стол.
Но когда все наконец отвлеклись, Люку было гарантировано самое пристальное внимание — более тысячи пар глаз, радостно горящих, веселых или чуть ироничных, уставились на него, вскочившего на стул с бокалом в руках. Только одни темные глаза не отрываясь смотрели в тарелку. Гвендор так и не надел белого плаща, ограничившись парадной магистерской цепью. Он сохранял на лице выражение безупречной вежливости, явно про себя отсчитывая минуты, когда можно будет встать и уйти. Минут накопилось уже довольно много, поэтому он выглядел чуть менее напряженно, чем в начале пиршества, предвкушая скорое освобождение.