Но меня не согревает это.
Слышу в темноте голос Саши:
— Посиди здесь минутку. Я сейчас…
У меня нет сил ответить. Да и если бы были силы, получился бы не ответ, а сплошной стук зубов.
Саша уходит куда-то. Я остаюсь одна в кромешной тьме.
Мне скоро начинают мерещиться всякие страхи. Мне чудится, что вот-вот какой-нибудь медведь-гризли обхватит меня и переломает все кости… или летучие мыши налетят, свирепые вампиры, и высосут из меня всю кровь… Но меня так трясет, что я не могу даже крикнуть. Кажется, я могла бы завывать, но завывать не буду. Не унижусь до этого даже перед лицом смерти, ибо я человек, над совершенством которого, как говорил тот старик, трудилось бесчисленное количество предков.
Я слышу какой-то звук. Он пугает меня. Это тяжкое дыхание, сопение крупного зверя.
Я смотрю в ту сторону и от дикого ужаса перестаю даже дрожать. Оранжево-черная тигрица с лютыми желтыми глазами медленно с достоинством царицы выплывает из темноты. Она не смотрит на меня прямо. Но я знаю: она видит меня. Она видит сейчас только меня…
— Вот, принес сухих листьев, — говорит Саша.
Ворох листьев с шумом падает рядом. Я вздрагиваю и опять начинаю дрожать. Саша — это сон, прекрасный сон. Его нет уже. Он развеялся во мраке. Тигрица, мягко, неслышно ступая по земле, подходит ко мне. У нее такая огромная голова! И желтые клыки. Пасть раскрыта. Жаркое дыхание обдает меня. И я уже прощаюсь с жизнью. Но тигрица и не думает съедать меня. Она облизывает мне лицо. Язык у нее шершавый, почему-то прохладный и пахнет листвой.
— Э-э, милая! Да ты вся горишь… — говорит тигрица. — Будь я проклят, что согласился на эту авантюру!
Кто-то поднимает меня и кладет на листья. Потом наваливает листья сверху.
Теперь это голос Саши:
— Полежи немного. Постарайся заснуть. Сон лечит. А ты простыла, наверное.
— Я посплю, — голос у меня совсем тихий. — Я поправлюсь быстро. Только ты не уходи.
— Я не уйду, — отвечает Саша, но сам куда-то уходит.
Слышу, как удаляются его шаги.
— Свет! Откуда свет?
— Нет света! — фыркает тигрица и ворошит листья лапой.
Но свет слепит меня.
— А дождь еще идет?
— Как из ведра, милая.
— Ты здесь, Саша?
— Я не один.
— А с кем ты? — приподнимаюсь на локтях. — Я не вижу в темноте.
— Это Гита. Неужели ты не узнала? С нами лампа. Смотри, как светло.
— Да, теперь вижу. Ты ездил в город?
— В какой город? — Саша сыпет зачем-то на меня сухую листву.
— За Гитой.
— Она ведь живет в деревне. Ты забыла?
— А листья откуда? — по-моему, все, что я говорю, логично; я ведь отлично помню, сколько по осени бывает в городских парках листвы.
— Листья? Из расщелины. Там много. Ветром намело. Представляешь, меня чуть не укусила змея. Еле успел руку отдернуть. Прав, видно, был тот старик, Отец, — бездна ходит за мной.
Я гляжу на Сашу. Гиты почему-то не вижу. А за спиной Саши вижу бездну — глубоко-черную, страшную, завораживающую. В глубине бездны — зрачок. Он холодно смотрит на Сашу. Прямо в спину ему. А может, это змея, которая уползает.
— А где Гита?
— Она ушла. Посмотрела на тебя, ничего не сказала и ушла. Я заметил, она вообще неразговорчивая девочка. Но если Гита уходит, я уверен, она знает, зачем.
Листья все сыпятся на меня, укрывают. Шелестят. Или это лепестки цветов? Сегодня праздник. Или он был вчера? Где я? Только что на мне были сухие пахучие листья, и вдруг я нащупываю одеяло.
Необычные метаморфозы. Волшебный сон.
Тот старик, которого все зовут Отцом, вижу, приближается ко мне. Глаза его смотрят на меня, но как будто не видят. Взор старца словно проходит сквозь меня. Рука его — холодная, сухая, дрожащая — легонько ложится мне на лоб.
И вдруг все страхи меня отпускают. Мне было жарко, я сбрасывала с себя одеяло, но сейчас я перестаю метаться. Мне было холодно, я стучала зубами. Но теперь и озноб прекращается. Я вижу себя грудным ребенком в кроватке. Я вся в розовом, я накрыта атласным одеяльцем; на погремушках фиксируется мой любопытный взгляд. Какой-то мужчина подходит к кроватке и склоняется надо мной, кладет прохладную руку мне на лоб. Я знаю, это мой отец; я вижу, что похожа на него. Я люблю его, люблю каждой клеточкой своего организма. И иначе не может быть, ибо я — есть он. Хочу сказать отцу об этом и, не откладывая в долгий ящик, говорю:
— Агу!
Он меня понимает. Он берет меня из кроватки, держит минутку перед собой на широких ладонях, счастливо смеется, а потом поднимает под небеса… под небеса… под небеса? Или у нас потолки расписаны облаками? Или он под купол меня поднимает? В свой дом…