Но не мог отказаться, потому что не хотел прослыть трусом, который бросает свое дело в трудную минуту и бежит прочь.
Вы спросите: почему я не верил в нашу победу? Это не было каким-то предчувствием или ясновидением, нет! Я был уверен, что нам не удастся сыграть так, как в Чили или Швеции: потому что мы, бразильцы, тогда – накануне шестьдесят шестого года – зазнались. Именно зазнались. Я говорю не об игроках, а о нации в целом! Мы потеряли скромность, мы поверили в свою непогрешимость. Газеты кричали о победе как о чем-то уже решенном, как о деле, само собою разумеющемся. Нас провожали с победными маршами, с барабанами и с оркестрами, которые гремели на этих проводах громче, чем во время возвращений нашей команды с победных чемпионатов. А вы помните, какая была фанфарная шумиха в газетах? Когда я пытался говорить, что рано торжествовать победу, что чемпионат еще не начинался, от меня отмахивались, никто не хотел меня слушать. Считали, что я ворчу, как все тренеры, накануне трудных матчей. И никто не хотел понять, что я прав, что нельзя забывать старое мудрое правило, которое говорит, что завтрашний день и завтрашний матч всегда самый трудный.
…Феола рассказывал это, а я вспоминал, как, забыв горький урок пятидесятого года, газеты трубили победные марши, провожая команду в Англию. Как ликовал Рио, когда был выигран первый матч у болгар со счетом 2:0, по улицам Копакабаны шла ликующая карнавальная процессия, и из окон домов летел серпантин. А на следующее утро со всех газетных киосков на прохожих, смакующих вчерашнюю победу, глядели радостные физиономии знаменитого дуэта – обнявшиеся и счастливые Пеле и Гарринча. Именно они забили эти два гола болгарам.
И никто не чувствовал, не понимал, не помнил, что старик Феола был прав, когда ворчал накануне отъезда, когда он говорил, что команды у него, по сути дела, нет: ветераны пятьдесят восьмого – шестьдесят второго годов уже ушли или уходили, а молодые Жаирзиньо, Тостао, Эду были необстрелянными новичками. Гарринча накануне чемпионата болел и утратил форму, Жерсон – тоже. Защита была обновлена очень сильно, и никто ее не испытывал в трудных боях.
Победа над болгарами, казалось, опровергала скепсис старого Феолы, но за ней последовал оглушительный, безапелляционный и совершенно неожиданный для ликующих бразильцев проигрыш венграм – 1:3. А за ним «трагический», «постыдный» матч с португальцами. Матч, который надо было выиграть с перевесом в три мяча, и который был проигран – 1:3. Матч, в котором был искалечен Пеле и окончательно повержены честолюбивые надежды восьмидесяти пяти миллионов его соотечественников. Матч, во время трансляции которого на Бразилию происходили самоубийства и автомобильные катастрофы. Когда громились лавки ни в чем не повинных португальских бакалейщиков. Когда Старый Педро впервые за три десятка лет своей жизни в Рио вынужден был закрыть свою «Лузитанию» в три часа дня: за час до начала трансляции матча. Старик как в воду глядел: только тяжелые стальные жалюзи спасли его бар от поджога.
На следующий день улицы Рио были расписаны ругательными словами и проклятиями в адрес старика, который сидит сейчас передо мной. На каждом перекрестке сжигались уродливые чучела. Благо, Феолу легко было изобразить в виде чучела: он был «Гордо» – «Толстяк», и достаточно было набить мешок или старый матрас поплотнее, чтобы вся злорадствующая улица, все соседи ликующе показывали пальцами: «Вон опять понесли сжигать старика!»
В одном из переулков близ улицы Сан-Клементе я видел, как какой-то здравомыслящий гражданин пытался вступиться за Феолу. «Старик не виноват, – сказал он парням, раскладывавшим очередной костер, – старик предупреждал, что выиграть будет очень трудно…» Через пару мгновений гражданину пришлось спешно уносить ноги. Если бы он промедлил, его уложили бы в костер вместе с чучелом Феолы.
Злорадствовали газеты, сообщая, что дом Феолы в Сан-Паулу закидан камнями, а его семья взята под охрану полиции. Появились слухи о том, что он боится возвращаться и намерен отсидеться в Европе. Действительно, команда приехала без Феолы. Узколицый Авеланж со скорбным, как на похоронах, лицом выступал по телевидению и, потупив глаза, глухим голосом говорил о роковом стечении обстоятельств, о фатальных неудачах, преследовавших команду, о неспособности ее тренера. И в конце своего выступления с видом оскорбленной добродетели брал всю вину за провал на себя.
Старого Феолу, доктора Гослинга и их сподвижников выгнали из сборной. Именно выгнали. Их даже не уведомили об отставке. Они узнали о ней из газет.
Руководство СБД сделало вид, что никакого Феолы никогда не было в сборной. И все. И точка.
Я хорошо знаю об этом, но старику как-то неудобно признаваться, что его выставили на улицу, и он говорит мне, а я делаю вид, что верю ему, что он сам решил уйти из сборной.
– Вообще нужно знать, когда уходить, – размышляет он вслух. – Вон, возьмите Пеле, например.
Пару дней назад были тут два репортера из Рио, спрашивали, что я думаю об уходе Пеле. Вы небось тоже захотите задать мне этот вопрос?
Я киваю головой.
– Так вот: я считаю, что вопрос о том, играть Пеле или не играть, может решить только сам Пеле.
И если уж он решил, что ему пришло время уходить из сборной, значит, он прав.
Люди, болельщики, трибуны ничего нам не прощают. И с «идолов», с кумиров своих требуют гораздо больше, чем с остальных. Я это знаю по себе. Мне не прощались не только поражения, но даже ничьи! И даже трудные победы с небольшим преимуществом не прощались мне. Болельщик верит в чудеса и требует их от своего идола. А чудес-то на самом деле нет: чемпион побеждает вовсе не потому, что он чемпион, как склонны верить трибуны, а потому, что он играет лучше других, работает над собой, тренируется как никто другой.
Да, чудес не бывает. И когда от меня их требовали, я пытался объяснять, что не могу их творить. А мне не верили.
Феола задумывается о чем-то, видно, вспоминает известное только ему одному, и продолжает своим негромким размеренным голосом:
– Чудеса… Если бы я умел их творить, я никогда не остался бы футбольным тренером. Я применил бы свои «чудодейственные способности», – он улыбнулся, и морщины на его грузном мясистом лице разглаживаются, – в другой области, более полезной человеку. В медицине, например, или в науке.
Увы, от нас требуют чудес, потому что люди хотят верить в них. Таков уж футбол. И не только у нас в Бразилии. В любой другой стране, где футбол популярен, где он стал неотъемлемой частью жизни людей, происходит то же самое, что и у нас: он завладевает сердцами, превращается в страсть. А мы, тренеры и футболисты, частенько становимся игрушками этих могучих сил и страстей. В то же время развитие футбола приводит к тому, что в футбольной жизни разных стран появляется много общего, родственного. Не только и не столько в самой игре, в ее тактике или технике, сколько в жизни и деятельности клубов, в их организации и структуре. Это понятно: сходные проблемы порождают сходные решения.
Таковы, собственно говоря, главные выводы, к которым я прихожу сейчас, пройдя сорокалетний путь в футболе. Такова моя жизнь. И если вы хотите, я отвечу на все интересующие вас вопросы.
…Разумеется, я хотел этого! И разумеется, у меня вертелись на языке десятки самых разнообразных вопросов. Но я уже видел, что старик, говоривший без передышки почти час, устал, и поэтому решил не злоупотреблять его гостеприимством, а спросить только о самом главном, самом интересном:
– Вы явились создателем знаменитой тактической системы 4-2-4, поразившей мир на чемпионате 1958 года в Швеции. Расскажите, пожалуйста, об истории ее открытия или изобретения.
– Очень хорошо, что вы задали этот вопрос, – улыбнулся Феола. – Я давно хочу рассказать о том, о чем никогда до сих пор не рассказывал, и вы предоставляете мне удобный повод сделать это.
Я не считаю, что система 4-2-4 была открыта нами в 1958 году. Изобрели ее мы, бразильцы, но значительно раньше. До 1958 года многие наши клубы играли с четырьмя защитниками и двумя полузащитниками, играли не только у себя дома, но и на выездах, в Европе, например, и поэтому накануне чемпионата пятьдесят восьмого года многие из наших противников уже знали, что сборная команда тоже будет строить свою игру по такой схеме. И готовились к этому. Поэтому мы вынуждены были модернизировать схему 4-2-4, превращая ее в 4-3-3.