Он задумчиво посмотрел на меня.
— Но теперь мы стали мудрее. Мы стараемся держать ситуацию под контролем, хотя сейчас это значительно труднее делать в связи с возникшими договорённостями и обоюдными соглашениями.
— Не понимаю вас, Иван Вениаминович. Мы снова пытаемся вмешиваться в чужие дела? — изумился и возмутился я. — Зачем?
— Я этого не говорил, — холодно отрезал Громов. — Но своего врага нужно знать. Знать хорошо. Тогда его неожиданные поступки и решения не будут столь неожиданными. Это не вмешательство, Сид. Это изучение. Изучение изнутри мира, о котором мы, в сущности, теперь мало что знаем.
— И, тем не менее, вы уверены, что Гивея наш враг? Что этот мир агрессивен? Что он возможный носитель зла?
Я с негодованием посмотрел на начальника Особого отдела.
— Не лови меня на слове, — спокойно сказал он. — Агрессивность означает злость, злобу, ненависть или ярость. Она не окрашена никак — ни негативно, ни позититвно. Она нейтральна. Агрессивное же поведение вызывается этими эмоциями. Агрессия и страх взаимосвязаны. Агрессия всегда сопровождается приступом страха, а страх может перерастать в агрессию. Если на группу животных нагонять страх, они становятся агрессивнее. То же происходит и толпой людей или обществом в целом.
В Сообществе у власти стоят силы, которые нагнетают этот страх в своём народе. И делают они это потому, что сами испытывают страх — страх потерять свою власть, своё превосходство, своё влияние на умы и судьбы людей. Отсюда рождается и их агрессия по отношению к нам. Прекрасно осознавая те проблемы, которые раздирают их общество изнутри, и хорошо понимая, что недовольство народа рано или поздно может снова выплеснуться революционной волной, правители Гивеи стремяться направить этот внутренний вектор недовольства, угрожающий их существованию, вовне. Вот поэтому-то они и зарождают в своём народе страх перед нами, землянами — сумевшими добиться для себя лучшей жизни, не побоявшимися всех лишений и невзгод на этом долгом и трудном пути. И имя этому страху — патриотизм. Народ Гивеи находится в ослеплении этого страха. Правителям же Сообщества патриотизм необходим, как воздух для достижения своих корыстных и властолюбивых целей, потому что погруженные в него, как в тёмную воду, люди добровльно отрекаются от своего человеческого достоинтсва, разум их пребывает во сне, совесть больше не имеет никакого значения.
Но восхваляя патриотизм, отдавая себя в рабское подчинение владыкам, и стар и млад совершенно забывают о его неизбежных последствиях — войнах. Поэтому-то и появляются призывы к силовому захвату новых территорий, пускай даже ценой экономического коллапса собственной планеты, призывы к поискам внешних врагов, повинных во всех внутренних бедах. Эти призывы смешиваются с призывами к объединению вокруг некоей общей великой идеи, которой может быть, например, мысль о собственной исключительности. Таким образом, в обществе нагнетается агрессивно трусливое состояние. А оно самое опасное!
Громов замолчал. Он остановился, печально глядя на меня.
— Возможно, я чего-то не знаю… Но даже если всё обстоит именно так, как вы сказали, разве не их ли это внутреннее дело? — спросил я, пытаясь донести до Громова свою мысль. — Нас разделяет четыре световых года космической пустоты и почти тысячелетие самостоятельной истории — бездна времени и пространства! Зачем нам вмешиваться в дела народа планеты, отстоящей от нас так далеко? Мы чужие для них.
— Ты не прав, — спокойно возразил Громов. — Не чужие. Ты забываешь, что мы и они — дети Земли. У нас общие корни: исторические и культурные. У нас родство по крови — мы связаны с ними через гены исторической преемственностью со всем живым на нашей планете. Ты готов списать всё это со счетов?
Громов погрузил в меня колючий взгляд.
— Мы не можем забывать своих корней.
— Иван Вениаминович! О каких корнях вы говорите? Между нами целая эпоха раздельного существования! Та история, которая когда-то связывала нас, давно закончилась. Они сами оборвали эти связи своим преступлением против человечества. Мы уже шесть веков живём новой жизнью. Даже сменили своё летоисчисление в ознаменование прихода новой, доселе, невиданной эры! Так что, пускай они и дальше идут своим путём, а мы будем идти своим. Мы достаточно им помогали, выполняя свой долг и чтя память о нашем общем прошлом.
— Я бы мог с тобой согласиться, — помолчав, сказал Громов, чеканя слова. — Согласиться окончательно и безоговорочно, если бы наши пути — Сообщества и Трудового Братства — нигде и никогда не пересекались бы больше… Но реалии нашей жизни таковы, Сид, что это не так. И я не могу поставить на карту судьбу Трудового Братства и пренебречь тремя миллиардами жизней только ради твоих эпигонских философствований. Прости, но такова правда жизни. Если бы ты знал, какой груз ответственности лежит на моих плечах и на плечах всех членов Совета, ты бы не был столь наивен в своих рассуждениях.