— Рита. Она умерла, — глухо произнес Мартин.
Виктор не знал, что сказать, и оба молчали. Мартин заговорил первым:
— Но ты не ответил на мой вопрос. Почему ты здесь? Ты же знаешь, что тут происходит. Этот маньяк тащит нас в пропасть. Он не устает вопить о том, что освобождает человека от химеры, именуемой совестью, и миллионы немцев орут в ответ: «Хайль Гитлер». Ну а вам, евреям, крышка, если вы не уберетесь отсюда.
— Там, где нет совести, нет и чести, — сказал Виктор. — А где нет ни того ни другого, там нет и Бога. Конечно, неловко говорить об этом тебе, пастору, но я хотел бы понять, почему ты так долго связывал какие-то надежды с этим ублюдком.
— Да ладно, — поморщился Мартин, — не напоминай. Человеческая глупость беспредельна, а у сатаны множество обличий. Если коротко, то четырнадцать лет существования Веймарской республики представлялись мне годами мрака. Именно поэтому нацизм я воспринял, как прелюдию к национальному возрождению. Не иначе как бес попутал. Но Господь вразумил меня.
— Ему для этого потребовалось немало времени, — усмехнулся Виктор.
— Ирония тут неуместна, — укоризненно взглянул на него Мартин. — Дело в том, что, поняв истинную суть Гитлера, я пришел в ужас.
— И что же ты понял?
— Ну, например, то, почему Гитлер так ненавидит евреев. Откуда его патологическая ненависть к этому малому, но чрезвычайно одаренному народу, который мог бы принести Германии неоценимую пользу.
— Да плевать Гитлеру на эту пользу. Просто он помешан на своей расовой теории. Вот и все.
— Брось. Это лишь камуфляж, предлог, а не причина. Хочешь знать, в чем истинная причина?
— Разумеется, — поспешно сказал Виктор, почувствовавший, что он, как и в былые времена, попадает под обаяние мощного интеллекта своего друга.
— Причина маниакально эзотерическая. Гитлер замыслил отнюдь не национал-социалистическую революцию. Такую революцию совершили большевики. Ведь социализм в одной стране это и есть национал-социализм.
— Я и сам думал об этом, — признал Виктор.
— Цель Гитлера — это сатанинская революция, — произнес Мартин и замолчал, комкая салфетку тонкими пальцами.
Виктор быстро осмотрел зал. Посетителей было немного в этот час, и вряд ли кто-либо мог слышать их крамольную беседу. Правда, у самой стойки сидел какой-то тип, который иногда поглядывал в их сторону.
— Гитлер — сатанинское отродье, — вновь заговорил Мартин. — Он жаждет реванша не за проигранную войну, а за поражение сатаны в битве со Вседержителем за власть над миром.
— Называй вещи своими именами. Этот сукин сын хочет истребить иудейско-христианскую цивилизацию. Так и скажи. А для этого нужно уничтожить ее корень. Христианство ведь это только надстройка. Убери иудаизм — и все рухнет.
— Ну да, — неохотно признал Мартин. — «Корень держит ветвь». Помнишь, чьи это слова?
— Апостола Павла.
— Вот именно. Эти слова об отношениях между евреями и привитыми к стволу их веры язычниками прекрасно понимает тот, чьей марионеткой является Гитлер.
— Известно ведь, что сатана — обезьяна Бога, — задумчиво произнес Виктор.
— А Гитлер — антипод Христа, — подхватил Мартин. — Его фирменный знак тоже крест, но только не знак добра, а с повернутыми в обе стороны продолжениями. Своего рода антикрест. Еврейский же народ, отказавшись признать Христа, сам отрекся от своей избранности. Отсюда следует, что Гитлер — антихрист, который попытается уничтожить еврейский народ.
— Ах, оставь в покое всю эту теологию, — поморщился Виктор. — Но в одном ты прав. Я хорошо проштудировал «Майн кампф» и знаю, что ждет евреев, если они не уберутся отсюда. Кстати, как ты думаешь, сколько времени у них еще есть?
— Максимум три-четыре года.
— А потом?
— Никакого потом не будет.
Подошла симпатичная официантка и посмотрела на мужественное лицо Мартина с явным интересом.
— Принесите нам по бокалу вина, — попросил Мартин. — Надо же как-то отметить нашу встречу.
— А я-то думал, что ты трезвенник, — сказал Виктор.
— Вот уж нет, — засмеялся Мартин. — Я следую примеру Лютера. А он ежедневно вливал в себя изрядное количество крепкого виттенбергского пива, а иногда и бутылочку-другую бургундского. На войне же я совсем не пил. И строго следил, чтобы на моей подлодке не было спиртного. Негоже ведь встретить смерть пьяным. Кстати, а что такое, по-твоему, смерть?
— Сон без сновидений. Неизбежность смерти отчасти смягчается тем, что мы не знаем, когда она наступит. В этом есть что-то от вечности. Слабое, но все же утешение. А вообще-то эта дама меня не интересует. Разве думает о смерти бабочка-однодневка? Отпущенный ей срок она воспринимает, как вечность. И имеет на это право. Бабочки ведь существуют двести шестьдесят миллионов лет. На земле они появились задолго до человека. Люди занимаются самоистреблением, а они не меняются. И они останутся, когда люди исчезнут. В тексте Бхагавадгиты есть рассказ о том, как огромные бабочки после битвы «садятся и на мертвых воинов, и на спящих победителей»… Но почему ты спросил меня об этом? Человек верующий не должен задавать таких вопросов. Знаешь, мне пришла в голову странная мысль, что я по-своему верующий, а вот ты по-своему неверующий.
Мартин едва заметно пожал плечами:
— Ну, нет. Я никогда не теряю веры, но мое отношение к смерти неоднозначно. Был, к примеру, такой эпизод: вблизи норвежского побережья мою подлодку атаковали глубинными бомбами два британских эсминца. Мы легли на грунт. Бомбы рвались все ближе. Лодку трясло. Я подбадривал экипаж какими-то фразами. Даже шутил. И вдруг рвануло совсем рядом. Свет погас. В одном из отсеков началась течь. Это означало только одно: следующая бомба нас прикончит. И тут я умолк. Потому, вероятно, что перед лицом смерти не разговаривают.
Мартин помолчал и добавил:
— Я не думаю, что бабочки ближе к вечности, чем мы, люди. Идея вечности глубоко моральна, и на этом основана наша религия. Лишь вечность дает правильную ориентировку. Тот, кто сверяет свой путь по звездам, никогда не собьется с пути, а тот, кто побежит за болотными огоньками, — в болоте и сгинет.
— Ты хочешь сказать, что вечность — это дверь, за которой находится Бог?
— Ты правильно понял. Но скажи, веришь ли ты в то, что десять заповедей, ставших потом нравственным кодексом для всего человечества, даровал Моисею Господь?
Виктор усмехнулся:
— Душа верит, а разум — протестует. Разум говорит, что для древних израильтян десять заповедей были просто военным уставом, списком приказов, необходимых для того, чтобы сберечь некий ящик в трудных условиях скитальческой жизни в пустыне. Беззаконие было злом, ибо ставило под удар ковчег.
— Бог живет в душе, а не между ушами, — заметил Мартин. — Но мы ведь сейчас имеем дело с цивилизацией, для которой душа не имеет значения…
— Что ж, мне хотелось бы стать верующим. Это, по крайней мере, дает утешение, — грустно улыбнулся Виктор и встал: — Ну, мне пора.
Он обнял Мартина и пошел к выходу. Туда, где его уже поджидала смерть.
Мартин смотрел ему вслед. У него было такое чувство, словно он встретился с призраком…
Пройдет четыре года. Будут тянуться невообразимой вереницей лихие дни. В погруженной во мглу Германии не останется никого, кто осмелился бы сказать хоть слово протеста. Тюрьма, лагеря, пытки, смерть — эти аргументы всякой тирании нацистский режим будет все энергичнее подкреплять успешным зомбированием людей.
Культ фюрера станет обыденной повседневной рутиной.
Вновь проявится странная историческая закономерность: чем больше вождь требует от народа, тем больше народ оказывается в его власти.
Но найдется человек, который осмелится бросить вызов зловещему режиму.
27 июня 1937 года пастор Мартин Нимёллер открыто подвергнет критике всесильного фюрера на церковной проповеди в Берлине, которая станет для него последней.