Сыч взъярился:
— Ты чего, дядя?! У нас чего, ларек?! Куда мы ее девать будем, водку твою? Ты бабки гони!
— Нет сейчас бабок. Не хотите водку, не надо.
Хряк ухватил Сыча за рукав и зашипел ему в ухо:
— Ладно тебе, берем водку! Куда еще тащится с этим? Я и не знаю больше никого. А водка всегда пригодится!
Сыч, вдруг почувствовав отвращение к Лысому, к бокалу, к Хряку, и, заодно, к самому себе, вяло кивнул. В этот момент он готов был даром отдать бокал покупателю, лишь бы скорее уйти и забыть обо всей этой дурацкой истории.
— Ладно, годится.
Сыч и Хряк вдвоем стащили ящик вниз, поволокли было его домой, но, ослабевшие после двухдневной пьянки, не сдюжили. Встали на улице, начали ловить тачку, однако, из-за позднего времени, машин проезжало мало, а те, что попадались, не спешили подхватывать подозрительного вида парней. Наконец, нашелся какой-то храбрец, за полтинник сверху усадил приятелей, да еще помог с ящиком: засунул его в багажник, а после подсобил впереть на пятый этаж.
С грохотом и матюками вломившись в квартиру, доморощенные коммерсанты были удивлены, что Леха-Сила на их приход никак не повелся. Окликнув Леху пару раз и не получив ответа, Сыч и Хряк потащили водку на кухню и обнаружили кореша лежащим навзничь возле раковины. Лицо, грудь, одежда Лехи, пол вокруг него и под ним были сплошь залиты кровью, руками он держался за горло, лицо страшно искажено, глаза выпучены, рот раскрыт в безмолвном крике.
Сыч и Хряк долго стояли остолбенело, наконец Хряк, совладав с прыгающими губами, просипел:
— Скорую вызывай!
Сыч, в ранней юности проучившийся целый семестр в медучилище, осторожно, боком подобрался к Силе, пощупал ему пульс на запястье и ошалело глянул на Хряка. Тот повторил:
— Чего замер?! Говорю, скорую!..
Сыч потряс головой и прошептал:
— Не, не надо…
— Как, не надо?! Ты че, тронулся совсем? Гляди, кровищи сколько! Звони в скорую, падла, говорю тебе, загнется щас Леха!
— Не, он готовый уже… Надо ментам…
— Как, готовый?! Ты че?
— Ага, готовый. И холодный уже. Хошь, сам потрогай. Надо ментов…
Хряк плюхнулся на кухонную табуретку и обхватил голову руками.
— Как же так? Чего это он? А кровь откуда? Кто-то вошел и пырнул его? Кто это мог быть? Кому Леха дорожку перебежал? Чего молчишь? Слушай, ты что-нибудь знаешь?
Сыч уселся рядом, взъерошил себе волосы и повторил:
— Надо ментов.
— С ума съехал? Ментов нельзя! Нас первых и повяжут. Нет, давай так…
Примерно через час Сыч и Хряк вышли из подъезда, пьяно раскачиваясь и бережно поддерживая с двух сторон невезучего Леху. Сыч то и дело принимался противным голосом исполнять репертуар группы «На-на». Хряк одергивал его и заботливо уговаривал Силу:
— Ну, давай! Шагай- шагай! Дома мама ждет, Лидка ждет, беспокоятся, поди… Ну, уже близко…
Так они дотащили мертвеца до центрального парка, темного, с единственным фонарем у входа, прошли немного вглубь по главной аллее и заботливо уложили его на скамейку лицом к спинке. Со стороны ничего особенного: подумаешь, парень принял за воротник, устал и прилег отдохнуть на лавочке. Искаженного лица не видно, на окровавленную майку кореша накинули чью-то завалявшуюся в прихожей ветровку. Устроив приятеля, друганы постояли над ним минуту. Хряк ныл:
— Ну как же так? Что делать теперь? Леха-то… Хоть слово какое скажи!
Сыч злобно буркнул:
— Ты еще молитву почитай! Все! Кончился Леха! Сваливать надо отсюда, пока никто не видел!
Он затравленно огляделся. Кругом была темень, и слабый фонарь у входа в парк света почти не прибавлял. Похоже, никто их не видел. Кто будет ночью пьяными любоваться? До завтра никто и не чухнется. А Лехе все равно теперь.
Так же, в обнимку, пьяно покачиваясь, они вернулись назад, сварили завалявшиеся в морозилке серые слипшиеся пельмени, откупорили бутылку «Абсолюта» из того самого ящика и уселись поминать другана.
На следующий день жара не спала. Вечером восьмидесятилетний старик, герой войны и труда, живший в квартире напротив, повел гулять своего Мухтара, крупного восточноевропейского овчара. Деду было трудновато справляться со здоровенным зверем, да и жрал тот немеряно, но очень уж пенсионер опасался соседа с его дружками, шумных, вечно пьяных, нигде не работающих, по виду настоящих братков. А собака — какая-никакая, а защита.
Целый день пес обеспокоено крутился у двери, подбегал к хозяину, тыкался в руки мокрым носом, снова бежал к двери. Лаять без дела ему было строжайше запрещено, поэтому Мухтар лишь чуть слышно скулил и дыбил шерсть на загривке. Дед решил, что у питомца от неумеренного обжорства расстроился живот. Сердито ворча, оделся, пристегнул к ошейнику пса поводок и двинулся на улицу, заранее предвкушая ночной променад и прикидывая, успеет ли он еще в аптеку купить фталазол, дабы подлечить собачьи кишки. У дверей соседа собака вовсе уж обезумела: завыла, залаяла, начала скрести грязную обивку и ни за что не соглашалась уходить.