— Ты любишь меня? Любишь, как прежде?.. Я счастлива… Счастлива снова…
«Да, о счастье надо думать… Только о счастье…»
— Но ты все время о чем-то думаешь? — снова с тревогой говорил он.
— Я, наверно, боюсь…
— Чего?
— Боюсь, что мы снова поссоримся.
— Этого больше никогда не будет.
«Но ты ведь не любишь их», — чуть не сказала она ему. «Я говорю себе, что я счастлива?… Нет… нет… Разве я могу быть счастлива, когда и Декамбай и Филипп Степанович… Да, надо обо всем подумать…»
— Все-таки мы поссоримся с тобой, — сказала она однажды с грустью.
— Нет, я не хочу этого… и этого не будет. Я догадываюсь, почему ты это говоришь. Но это пройдет…
— Нет, Август, не пройдет, — вдруг смело и честно сказала она, почувствовав, как вдруг появился и открылся в груди знакомый железный замок и чего-то спокойно подождал, наверно того, чтобы она сказала Августу эти слова.
Август больше ничего не ответил. Он поднял ее и долго нес на руках, идя по узкой тропинке вдоль крутого берега Ангрена, где они часто любили гулять.
— Кинь меня туда… на самое дно… — сказала она, глядя на него снизу вверх черными влажными глазами.
— Тогда уже вместе, — ответил он, — чтобы даже смерть не стала нам разлукой.
— И хорошо. И пусть, — вдруг обрадовалась она.
Август остановился, стал зачем-то очень много набирать в грудь воздуху и приподниматься на цыпочки.
— Значит, хочешь?….
— Хочу.
— Вместе?
— Да.
Он поцеловал ее и опять пошел по тропе.
— Мы счастливы. Зачем же умирать? У нас еще будет… сын… или дочь… Ты хочешь?
Она не ответила, только медленно прикрыла, сомкнула ресницы.
— Сегодня мы поедем в Уразаевку, — вдруг сказал он.
Она насторожилась.
— Зачем?
— В церковь. Венчаться. Ты согласна?
— Я давно этого хочу. Но у меня нет платья, — сказала она и с радостью и с огорчением.
— Это ерунда. Не огорчайся. Подбери подходящее и поедем.
— Тогда пойдем быстрее.
Она выскользнула у него из рук, и они весело побежали по скошенному клеверному полю напрямик к проселочной дороге.
…В Уразаевке счастье им не улыбнулось. Церковь была на замке, и вышедший из дома поповский сын с заячьей верхней губой, поросшей золотым пушком, сказал, что поп вместе с попадьей, со всеми своими чадами и причандалами поехал по окрестным деревням крестить новорожденных, и вернется нескоро.
— Ну, а тебя что ж не взяли? — весело спросил его Август.
— А вот завсегда так делает батюшка, — сказал он упрямо и зло. — Всех заберет, а меня оставит дом да скотину стеречь. Я ему настерегу. Сожгу нынче дом-то… А сам уйду к чертям… в карты играть. У них весело. Они меня жалуют.
— Эй, Костя! — закричала на него через плетень соседка. — Ты что там, дубина стоеросовая, языком-то своим опухшим ворочаешь?! Конюшню вычистил?
— Вычистил.
— Ну так в курятнике надо прибрать да кизяков наделать.
— Сейчас, — спокойно и угрюмо согласился Костя.
Вернувшись на другой день из Уразаевки, они к своему удивлению увидели у своих дверей казака. Он сидел на террасе, под навесиком, колол грецкие орехи, кидал их с ладони в рот и громко чавкал. С красным околышем фуражка без козырька лежала у него на коленях, полная орехов.
— Это что за визит? — спросил его Август. — Откуда и зачем?
— Явились, наконец, — вместо ответа сказал казак. Он спокойно поднялся, рассовал по карманам орехи, надел фуражку и сказал:
— Со вчерашнего дня вас ждем.
— Да в чем дело? — снова спросил его Август.
— А это уже вам сам господин ротмистр разъяснит, — сказал казак.
— Так где же он?
— У волостного начальника. Господина Абдулхая. Ну и орехов же у этого Абдулхая! Весь двор завален. Тьма тьмущая. Сушатся, — сказал казак и направился было за ротмистром, но в это время Зазнобин сам появился во дворе в сопровождении второго казака и важного, надменного Абдулхая, облаченного в чалму и чесучевый халат.
— Где это вы пропадали, друзья мои? — спросил Зазнобин. — А я вас хочу порадовать. Довольно вам жить в этой глуши. Перебирайтесь-ка в город, — продолжал он.
— В город? Как в город? Зачем? — бледнея, спросила Надя.
— Поступило распоряжение от уездного начальника закрыть здесь вашу медицину… то есть медицинскую точку. Так, кажется, сказано в этой бумаге. — Он достал из кармана хрустящий лист бумаги, развернул его и подал Малясовой. — Читайте.
Пока она читала бумагу, Зазнобин, блестя глазами, все время весело, игриво и как будто даже насмешливо смотрел на густо покрасневшее лицо Августа.