До нее донесся шепот.
— Да ты спрашивала или нет?..
— Спрашивала. Ну, говорю же вам, Анна Александровна, спрашивала.
— Ну и что?
— Вот письмо передали. Сказали — уехал.
— Куда?
— Не знает никто.
— Не может быть.
Надя закрыла дверь, подождала, чтобы разговаривающие ушли. Когда шепот затих, она снова приоткрыла дверь.
— Это что такое, Надежда Сергеевна?
Надя вздрогнула. Старая акушерка смотрела на нее из коридора укоризненно и строго.
— Анна Александровна…
— Сейчас же в постель. Ай-яй-яй! Ну как же это вы догадались, а?..
Анна Александровна вошла в палату. На старом морщинистом лице ее не было теперь и тени доброты. Всегда мягкие ласковые морщинки вокруг глаз и у рта сделались жесткими, строгими. После каждой фразы она сурово смыкала губы.
Они присели на кровать. Помолчали. Надя смущенно улыбнулась, обняла акушерку за плечи.
— Анна Александровна…
— Что, доченька?..
— Так вы говорите… она будет жить?..
— А как же? Конечно, будет жить.
— Все-таки я боюсь… ей семь месяцев…
— Ничего. Будет жить. Если б было восемь… Да ведь ты сама знаешь!
— Анна Александровна…
— Что, родимая?..
— Знаете… Я так счастлива…
Анна Александровна молчала.
Надя вдруг насторожилась, приглядываясь к старой акушерке, потом тревожно сказала:
— Анна Александровна…
— Ну что?..
— Вы что-то скрываете от меня.
— Ничего не скрываю.
— Нет, скрываете. Я ведь вижу. Вы чем-то встревожены.
— Нисколько.
— Тогда почему вы прячете от меня глаза?
Вместо ответа Анна Александровна посмотрела на нее своими добрыми бирюзовыми, полными слез глазами.
— Что случилось, Анна Александровна?..
— Да с чего ты взяла? Ничего не случилось.
— А почему слезы на глазах?
— Слезы? Где? Нету никаких слез.
Она вытерла глаза ладонями, посмотрела на руки, повторила:
— Нету никаких слез. Откуда они возьмутся? Лежи. Сейчас я принесу тебе твою дочурку. Кормить уж время.
На девятый день она выписалась. Уже одетая, в своем все еще зимнем коричневом платье она стояла в палате у окна и ждала няню, которая пошла за извозчиком.
За окном бушевал апрель. Веселое солнце, ультрамариновое небо, яркий блеск молодой листвы на тополях, птичий гомон — все это должно было радовать и наполнять счастьем материнское сердце.
Но весна не радовала Надю. Она держала в руках свою серебристую, сотканную из мельчайших бусинок сумочку и все думала о письме, которое там лежало.
Письмо было от Августа. Очень короткое. Она только раз заглянула в него и выпустила из рук. Письмо долго лежало на полу. Потом она подняла его, спрятала в сумочку и больше ее не открывала. Вот прошло уже четыре дня с тех пор, как Шура, молодая няня с круглыми румяными щеками и крепкими икрами, проговорилась, что у Анны Александровны есть для Надежды Сергеевны письмо.
До этого письма от нее скрывали, что Августа нет, что он уехал, выдумывали всякие небылицы.
«Я знаю, ты поймешь меня и не осудишь. Прощай», — вспомнилась ей последняя строка.
«Так случилось, что я уезжаю теперь, когда ты в больнице. Что же делать?..» — вспомнилась ей другая строка, в начале письма.
Как они врезались в память с первого, мгновенного взгляда в это письмо, и теперь неотступно стояли в мозгу, каленым железом жгли сердце!
Подъехал извозчик. Видимо довольная тем, что она прокатилась на фаэтоне, Шура соскочила с подножки, что-то сказала молодому извозчику и скрылась за парадной дверью.
И только тут Надя вспомнила о деньгах, которое надо платить извозчику, и лицо ее обдало жаром. Она открыла сумочку и ее обдало еще большим жаром.
— Надежда Сергеевна! Приехал извозчик! — сказала Шура, влетая в комнату. — Айдате. Я сама возьму ребеночка вашего.
— Погоди, Шура, — сказала Надя, закрывая сумочку. — Нам не надо извозчика. Мы дойдем с тобой пешком. Мне так хочется пройтись по улице. Ты проводишь меня?..
— Провожу, — поникшим голосом сказала Шура. Когда они вышли на крыльцо, Надя вдруг зажмурилась от яркого света и улыбнулась.
За углом послышались голоса.
Она открыла глаза и не поверила сама себе: перед ней, как в сказке, появились Курбан, Кузьма Захарыч, Маргарита Алексеевна.
— Ну-ка я еще раз зажмурюсь, — смеясь, сказала Надя. — Если не исчезнете, значит, это мне не снится.
— Не исчезнем, Надежда Сергеевна! Не исчезнем, — сказала Маргарита Алексеевна,