— Значит, вы считаете, что это и есть главное? — спросила она.
— Да. Для вас главнее и быть ничего не может.
— А для вас?
— Для меня?..
— Да.
— Вот что: когда надо будет действовать иначе — скажем.
Как-то, вернувшись из очередной поездки в Москву, Кузьма Захарыч сказал Надежде Сергеевне:
— Я вот тут привез кое-какие подарочки… детишкам Дворянинова. Свезите этот узелок к нему в Ореховку.
В узелке были тульские пряники раскрашенные, белый калач, конфеты «мелодия» в зеленой обертке. Калач был изрядно зачерствевший, тульские пряники тоже, а добрая половина конфет странно легкими, хотя все о одинаковой зеленой обертке.
— Только не отдавайте детишкам в руки. Сначала непременно отцу. Самому Дворянииову, — предупредил Кузьма Захарыч.
Собираясь, Надежда Сергеевна испытывала радостное волнение, то ли оттого, что давно не была в Ореховке, то ли от чего-то другого.
С тех пор она стала носить такие узелки и в Главные железнодорожные мастерские, и в Бородинские, и даже в военный госпиталь, где по просьбе общины сестер милосердия Малясова дежурила раз в неделю, по воскресеньям.
Потом вдруг обрушилась беда: заболела Наташа малярией. Ей начали делать хинные уколы. Вера Давыдовна Пославская приходила сама делать эти уколы: у Надежды Сергеевны тряслись руки, она не могла слышать, как кричит девочка. После третьего укола Наташа вдруг стала прихрамывать на левую ногу, игла, видно, попала в какой-то нерв. Надежда Сергеевна испугалась и прекратила уколы. К тому же прекратились и приступы малярии, хромать Наташа тоже перестала, и Надежда Сергеевна совсем уж было успокоилась. Думала, все прошло. Но через три месяца приступы начались снова, девочка оглохла от хины, которую теперь заставляли ее пить с водой и заедать медом или вареньем; но потом пришлось отказаться и от этого: при одном напоминании о порошке у нее синело лицо, начинались судороги и мучительная рвота. Девочка настолько ослабла, что Надежде Сергеевне делалось страшно, и она звала на помощь Маргариту Алексеевну или Кузьму Захарыча, если они были дома, или брала девочку на руки и всеми ночами, то плача, то напевая ей песенки, ходила по комнате до изнеможения.
— Уезжайте, Надежда Сергеевна. Иначе вы потеряете девочку, — сказала ей в последний раз Пославская.
— Что?!
Она не могла представить себе этот ужас. Ей еще никто не говорил таких слов. Она подумала об этом сама, но мысль показалась ей настолько страшной, что Надежда Сергеевна отмахнулась от нее. «Нет, нет… Что за вздор! Тогда и я умру. Тогда вообще все кончится… Если есть бог… если он справедлив, то этого не может быть… Не может быть такого горя… у меня…»— подумала она.
И вспомнила, как однажды сказала Августу:
— Август, если ты когда-нибудь перестанешь меня любить и… уйдешь к другой женщине…
Он рассмеялся.
— Нет, ты не смейся.
— Ну хорошо. Что тогда?
— Понимаешь… Это будет такая несправедливость… Если есть справедливость, то земля остановится. Нет, она просто лопнет, как арбуз.
Но вот Август уехал, женился… Уехал, когда она лежала в больнице и родила дочь. Уж это ли не подлость?! А ведь все прошло. Земля не лопнула, не остановилась. Все так же светит солнце, цветут деревья, смеются люди…
«Значит… значит, все можно пережить… Что?! Как пережить?! Что ты говоришь, Надя?!»
— Ах, оставьте меня! — сказала она кому-то вслух и открыла глаза.
Ночник не горел. Поздняя луна пробивалась в окно сквозь густую листву тополей, желтые пятна недвижно лежали на полу, таинственно светились, как слитки золота.
Да, золото. Пожалуй, надо бы иметь хоть один вот такой слиток, чтобы снова открыть медицинский пункт в доме Худайкула. Интересно, как бы тогда повел себя этот идиот Глебов, как бы он стал разговаривать с нею. Наверное, не так, как прежде. А Зазнобин?.. Этого просто можно было бы купить за десять золотых. Август тоже бы тогда не уехал. Ему ведь нужны были деньги… Деньги! Презренный металл. Впрочем, о чем жалеть? Она и раньше это знала, что он уедет. Если б не знала, не появилось бы ощущение холодного железного замка в груди, который часто словно запирался… Что ж, хорошо, что уехал. Пусть! Как бы они жили теперь? Как? Ведь он бы посадил ее в тюрьму. И Кузьму Захарыча, и Маргариту Алексеевну, и Дворянинова. Ведь он донес Зазнобину на Филиппа Степановича, на Декамбая…