— Не знаю… Не знаю, что делать, — снова прошептала она, лежа с закрытыми глазами.
С тех пор как Наташе опять стало хуже, тяжелые думы и неотвязные сны не давали ей покоя. Снились петербургские белые ночи, шумящее море в тумане где-то там, далеко, в этом шумящем море, слышится голос, от которого щемит сердце:
— Люблю-ю-ю!..
«Боже мой, ведь это же он, Август! — думает Надежда Сергеевна и взбирается на мшистый гранитный камень, чтобы отозваться.
— Люблю-ю-ю! — снова слышится там, за туманом.
— Я здесь, Август! Здесь! Иди сюда! — кричит она с бьющимся сердцем, но кто-то холодной ладонью закрывает ей рот. Она не видит Зазнобина, но знает, что это он. С гневом, с ненавистью она хватает его руку отбрасывает ее от своего лица и говорит:
— Мерзкая личность. Это вы его утопили. Теперь он мертвый.
— Мертвый, мертвый, — соглашается Зазнобин и смеется.
— Но он еще мне послужит».
Надежда Сергеевна открыла глаза, достала из-под подушки белый батистовый платок, вытерла холодный пот на лбу.
Потом снились ландыши в лесу, какая-то незнакомая лесная опушка на солнце с хороводом веселых молодых берез, гнущихся от ветра шумящими вершинами то в одну сторону, то в другую, словно покатывающихся со смеху; снились угрюмые ели, деревянные домики, и вдруг бронзовый Петр на вздыбленном коне, сердитая холодная Нева, сторожевые пушкинские львы…
Сны просто одолели ее. Надежда Сергеевна устала и от дум, и от этих навязчивых снов.
Утром, неожиданно для себя, она зашла на городскую железнодорожную станцию и купила билет до Петербурга: через Оренбург, Самару, Москву…
Путь предстоял долгий. Было одно утешение: до Москвы ей предстояло коротать его вместе с Кузьмой Захарычем в одном вагоне.
Но и он, этот долгий путь, остался позади. Надежда Сергеевна приехала с дочкой в Петербург в конце июня 1911 года.
Сначала, еще в пути, она со страхом ждала приступа малярии у Наташи, но девочка всю дорогу была весела и жизнерадостна. Приступов не было. Ни разу. Ни одного. И это была самая большая радость для Надежды Сергеевны. Она согласилась бы на любые трудности, лишь бы не вернулась к девочке болезнь. Но страх все еще не оставлял ее, и только когда прошел второй и третий срок приступа, она стала забывать про этот страх.
Первые березы, ели, сосны, которые она увидела из окна вагона, заставили ее плакать. Сладкая боль защемила сердце, защипало глаза, Надежда Сергеевна поспешно достала платок, но едва прикоснулась к глазам, как слезы полились неудержимо. Она взяла из сумочки второй платок, но и он стал мокрым, а слезы все катились по лицу, как у маленькой девочки, так что ей даже стало стыдно самой себя, Кузьмы Захарыча. Наташи.
— Россия… Мать… — сказал Кузьма Захарыч. — Кто не заплачет после долгой разлуки с ней.
В Москве Надежда Сергеевна рассталась с Кузьмой Захарычем.
Теперь, чем ближе она подъезжала к Петербургу, тем все больше и больше волновалась: это был ее родной город, сейчас совершенно чужой, ведь не было в нем больше ни одного существа, которому она была бы дорога и нужна, или хотя бы знакома; пусть бы этот знакомый встретил ее на вокзале, согрел вниманием, добрым словом. Но нет, никого нет. Только памятники, музеи, проспекты, Нева… Неужели завтра она увидит Неву, золотой купол Исаакия и адмиралтейскую иглу и сможет пойти в Эрмитаж?!
Эрмитаж… Нет, нет…
Под крытый перрон вокзала поезд вошел, как в морской прибой: шумные толпы встречающих волнами хлынули к вагонам, и возгласы, смех, поцелуи, звонкие всплески ладоней были похожи на плеск воды.
Когда немного схлынуло, Надежда Сергеевна окликнула из окна молодого круглолицего носильщика с медной бляхой на белом фартуке и пошла по вагону к выходу, легонько придерживая за плечи Наташу.
— Здравствуйте, Надежда Сергеевна! — сказал ей молодой мужчина в синей наглухо застегнутой косоворотке и черном, касторового сукна пиджаке, встретив ее у дверей вагона. — Давайте сюда девочку. Осторожно, девочка. Вот так. У тебя, наверно, головка кружится?
— Кружится. И немного болит. У меня малярия, — сказала Наташа.
— Это не от малярии. Это с дороги, — мягко и ласково продолжал незнакомец. — Как тебя зовут?
— Наташа, — смело отрекомендовалась девочка.
— Простите… А как вас зовут? И почему вы меня знаете? — невольно улыбаясь и радуясь этой нежданной встрече, с волнением спросила Надежда Сергеевна.
— Я Гордиенко Андрей Филиппыч, — ответил незнакомец. — А это моя жена, Ольга Васильевна, а это дочь, тоже Наташа.
— Ну что это за счастье такое!.. Вы… сын Филиппа Степановича Гордиенко?