Андрей Филиппович с особенным интересом расспрашивал про 1905 год, про митинги и забастовки в Ташкенте.
Все эти воспоминания и разговоры не раз вызывали у Надежды Сергеевны слезы, и она все чаще признавалась, что ее неодолимо тянет назад — в Ташкент, в Среднюю Азию.
Как-то уже летом, в пору белых ночей, она поехала на берег Финского залива, туда, где они сидели когда-то с Августом на мшистых валунах. Неизвестно, что подумал о ней извозчик, когда она велела ему остановиться среди прибрежных сосен и ждать ее возвращения, а сама пошла к берегу моря. Жемчужный туман стоял над самой водой, волны тихо шептались, и стало казаться, что они шепчутся, лаская друг друга, и туман не зря укрыл их от случайных людских глаз, и от неба, и от высоких сосен, которые спускались к самому берегу. Однажды Надежда Сергеевна даже приостановилась и прислушалась — ей и в самом деле почудились человеческие голоса. Она сделала еще несколько осторожных шагов, словно подкрадывалась к таинственному и заветному камню, влажный теплый песок морозно скрипел под ногами. Гулко стучащее сердце в груди, чуткий слух не обманули ее: на старый знакомый камень внезапно поднялись двое — мужчина и женщина.
Она была от них уже в трех шагах, но они не видели ее, смотрели в жемчужную морскую даль.
— Я сейчас закричу, и если она все еще любит меня, то отзовется, — сказал Август.
— Я ее ненавижу, — проговорила женщина. — Уйдем отсюда.
— Люблю-ю-ю!., — вдруг далеко-далеко прокатилось над морем…
Она закрыла уши ладонями и побежала прочь, будто не этот призывный голос раздавался у нее позади, а леденящий ужас гнался за ней по пятам.
— Надя! — слышалось теперь сзади. — Остановись, Надя!
Но от этих слов ужас еще больше охватил ее, и она побежала быстрее.
— О, боже! Зачем я пришла к морю? Зачем? — спрашивала она себя, лежа ночью в своей постели.
Утром Андрей Филиппович возвратился с ночной смены.
— Надежда Сергеевна, — сказал он ей мрачно, — первого июля, в Ташкенте, в Троицких военных лагерях восстали саперы.
— Саперы? Солдаты?
— Да. Восстание длилось всего одну ночь и к утру второго июля было подавлено.
— А последствия этого восстания?
— Последствия? У нас организована демонстрация рабочих. В Москве и Риге тоже. Но там, в Ташкенте, последствия очень неутешительные. То есть, не то что неутешительные, а прямо-таки мрачные. Да, да, мрачные, — повторил он. Потом добавил, взглянув на нее своими серыми уставшими глазами. — На следующий день было арестовано шестьсот человек. Двадцать два человека бежали, но девятнадцать пойманы. Остались трое. Вот… Надежда Сергеевна… И мне пишут, что если бы вы согласились…
— Что? На что согласилась?..
Он долго расстегивал ворот черной косоворотки и не отвечал.
— Андрей Филиппыч? На что согласилась?
— Одним словом, вы сейчас там очень нужны, — сказал он, расстегнув ворот и вздохнув.
— Нужна?
— Нужны. Она помолчала.
— Ну что ж… Я еду.
— Как?! Вы так быстро решили?
— Ну… а что же решать? Ведь вы говорите, нужна?
— Да. И потом там сейчас опять добились… открыли на селе медицинский пункт.
— Открыли?!
— Да.
— В таком случае… в таком случае я еду. И немедленно.
— Но, может быть, вам больше не хочется снова туда возвращаться?
— Что вы! Что вы такое говорите, Андрей Филиппыч! — воскликнула она уже совсем весело. — Напротив. Меня тянет туда безумно.
— Это вы серьезно?
— Очень серьезно. Я просто счастлива.
— А как же дочка?
— Дочка?
— Может, оставите ее пока у нас? Пуще чем за родной будем за ней ходить.
— Я понимаю… понимаю… Но жить без нее тяжело. Брать с собой боюсь. Опять эта малярия. А Наташа ведь такая слабая. Она родилась у меня семимесячная.
— Так ведь на время, Надежда Сергеевна?..
— Что «на время»?..
— Да если у нас оставите. Ведь потом приедете за ней.
— Удастся ли?
— Удастся. Люди помогут.
— Знаете что, Андрей Филиппыч?..
— Слушаю вас, Надежда Сергеевна.
— Вы удивительно похожи на своего отца, — вдруг сказала она, глядя на него сияющими глазами, — и характером, и манерой разговаривать, и вот… взгляд у вас такой же, чуточку с прищуром, но это от доброты, от сердечности вашей… Уж очень вы ко всем внимательны, за всех переживаете…