Против них, рядом с Балтабаем, молчаливо и смирно сидели два чайрикера, пришедшие откуда-то из других мест и нанявшиеся к Абдулхаю поливать хлопчатник, Балтабай еще не знал даже их имена.
Все трое — и Балтабай, и оба поденщика — сидели не как все, уважающие себя и знающие себе цену мусульмане, по-восточному, скрестив ноги, как Абдулхай, Мирхайдарбек-ходжа или Хашимбек, или знахарь Бабаходжа, позеленевший от старости, с редкой, неровной, словно обгрызанной кем-то бородой (он тоже был тут и сидел по левую руку от Балтабая, рядом с ним); они, трое, сидели на пятках, дабы выказать хозяину свою скромность и крайнее почтение.
Балтабай сидел на своих босых, порепавшихся, в черных трещинах пятках, внимательно, даже подобострастно слушал хозяина, лишь изредка, украдкой посматривая на темный карагач, нависший над ним, словно черная туча; сквозь густую листву этого могучего дерева не мог пробиться ни один солнечный луч даже сейчас, в самую знойную пору июльского дня; слегка привставая с пяток на колени, но так, чтобы это незаметно было Абдулхаю, ибо невнимание к слову хозяина равносильно оскорблению его личности. Балтабай через плечи сидящих против него самого Абдулхая, Мирхайдарбека-ходжи и Хашимбека поглядывал и на квадратный водоем, отсвечивающий голубой гладью, словно кусочек чистого неба, и на яркий благоухающий цветник во дворе и по ту и по эту сторону голубого водоема. Балтабай не знал названий ни красных, ни желтых, ни белых цветов, которыми словно выткана была добрая половина двора, но они радовали и умиляли его. Знал он один душистый райхон, веточку которого ему очень хотелось сорвать и, как бывало в молодости, заложить за тюбетейку впереди уха. Райхон рос и у него во дворе, да и в каждом другом, но ведь эта веточка была бы из цветника самого господина Абдулхая. Да что говорить! Одно сознание, что он сидит во дворе у волостного управителя, умиляло Балтабая, делало его счастливым, и все вокруг казалось ему необыкновенным, райским.
— «Рисоля» — «Книга правил», — читал Абдулхай, держа перед собой серую, засаленную, с потрепанными углами книжицу. — Правила для земледельца. Слушайте. Внимайте сердцем и совестью вашей. «Последнее дыхание человека, изнурившего себя постом, пот земледельца и сажальщика деревьев и кровь мученика представляют равную заслугу перед богом».
«Равную! — в восторге подумал Балтабай, — Ну и ну! Да-а… Никогда не слышал таких райских слов. Стало быть, вот он… земледелец-то кто такой! Ай-яй-яй… Пот земледельца и кровь мученика… равная заслуга перед богом… Ну-ну…» Продолжая мысленно удивляться, Балтабай цокал языком и покачивал головой. Он вдруг почувствовал себя смелым и, расхрабрившись, взял с подноса урюковую косточку, с усилием разгрыз ее, стиснув обеими руками скулу, потом не торопясь стал разжевывать. Затем он привстал с пяток, протянул руку, взял янтарную изюмину и тоже положил в рот.
— «Бог не только приравнял земледельца книжникам, воинам и богомольцам, но и поставил первого выше других, ибо без земледельца ни книжник не может посвятить себя изучению корана, ни воин вести войны, ни богомолец ходить в Мекку», — читал Абдулхай.
Балтабай даже раскрыл рот от удивления, на длинной коричневой шее его, под самым кадыком, будто появилась перепелка, била, стучала клювом в тонкую кожицу и в кадык.
— Ой-бой-бой! О-уф-ф! — вздохнул Балтабай, словно ему удалось, наконец, освободиться от непомерной тяжести. — Стало быть, вот что такое земледелец! А?! Что вы-то скажете?.. — обратился он вдруг к поденщикам и посмотрел на них, словно орел на молодых орлят.
Но батраки глянули на него мельком и, как показалось ему, с недоумением, и еще ниже опустили головы.
«Что это они? А?..»— подумал Балтабай, продолжая глядеть на них в упор и начиная быстро, по-индюшиному багроветь и наливаться гневом.
«Да вы… Вы земледельцы или нет?! — хотел закричать он, но в это время Теша принес блюдо плова, и Балтабай смешался, забыл, что хотел сказать батракам, прикованный вниманием к блюду. У него вдруг стала обильно выделяться слюна, в пустом желудке что-то больно ворочалось.
— Окажите милость! — сказал Абдулхай и, развернув ладони, как книгу, и протянув их к блюду, шепотом произнес — Бисмилля ар-рахман ар-раим! Во имя бога милостивого, милосердного!
Вместе с ним прочитали эту молитву и все остальные, также шепотом и также держа перед собой руки, словно читали ее на развернутых ладонях.