Поглядев сейчас опять на волостного, Балтабай вдруг почему-то вспотел, наклонил голову и поспешил пальцем затолкать в рот свой левый ус. «Уж это вы не скажите! Ах дурень! Вот дернул меня шайтан за язык. А все Декамбай. Он меня натравливает на такие речи. Вот его нет здесь, а все равно он будто рядом», — думал Балтабай и вдруг, выплюнув изо рта мокрый ус, со злостью, больно прикусил кончик языка передними зубами. «Вот тебе! — сказал он мысленно. — Сколько раз себе говорил: «Язык мой — враг мой». Так нет. Надо было…»
— Ну так что, ваша милость, — сказал он вслух Абдулхаю. — Видно, в чем-то помочь есть нужда?
«Ну вот, опять «видно»… Видно, это, стало быть, так… без всякой охоты…» — снова с негодованием на самого себя подумал Балтабай.
— Сказано тебе, Балтабай: работающий для хорошего дела не попадает в ад, — снова спокойным и степенным голосом сказал мулла. — А ты… хоть если и скажет тебе наш многочтимый хозяин — любимец аллаха милостивого, милосердного… за счастье должен почитать труд на земле… на земле, которая принадлежит нашему хозяину.
— Ну так ведь я и так… готов, хоть сейчас, хоть сейчас готов, скажите только…
— Да ведь ты не хочешь! — вдруг грозно сказал Абдулхай.
Балтабай онемел. Сидел на пятках и молчал.
— Хочет он. Хочет. За счастье для себя почтет, — ответил мулла вместо Балтабая, выручив его из беды.
— Ты мне полей хлопчатник, Балтабай, — сказал волостной. — Двести десятин.
— Двести десятин?! Один я?! У Балтабая подпрыгнул ус.
— Да не один. Вот они сидят — твои помощники. Карим и Турсун.
— Карим и Турсун?..
— Ну! Вон какие молодцы-удальцы.
— Стало быть, надо… Я не прочь. Надо. Только вот пусть господин мираб… свою волю… ну там насчет воды, что надо, пусть скажет.
— Кому это мы будем говорить, дурья башка? Ну? Если сам волостной тебе приказал? — налившись кровью и побагровев, сказал Хашимбек.
— А очередь-то… Очередь брать воду сейчас за Ореховкой, — напомнил Балтабай. — А эти урусы… Ай-яй… Лихие… Они не уступят и самому волостному своей очереди.
— Ты ведь с ними умеешь ладить. И они, кажется, уважают тебя, — с усмешкой сказал мулла. — Свинину у них еще не пробовал?
— Свинину? Нет, свинину еще не пробовал, — не замечая ни издевки, ни слов, которые он произносил машинально, начиная думать о чем-то другом, ответил Балтабай. — Свинину не пробовал, — повторил он задумчиво. — Два дня назад вознамерился я полить свою бахчу — есть у меня три грядки бахчи, — пришел на туган просить воды, пустить в мою сторону ниточку не толще волоса… И не дали. Там, правда, этот самый Брутков был, он не дал. Другие-то, вижу, молчат, бери, мол, Балтабай, если ты хочешь свою бахчу полить. Ну, а этот, Брутков, оттолкнул меня и плетью замахнулся.
— Очередь у них уже кончилась, — сказал мираб. — Сейчас очередь нашего хозяина.
— А Ореховка об этом знает?
— О чем?
— Ну… вот, что очередь-то у нее кончилась.
— Знает или не знает, это не твоя забота, — сдвинув черные брови, сказал волостной. — Твое дело поливать. Знает, — добавил он твердо. — Знает. Поливай. И свою бахчу польешь…
— Ну так что… Вот это самое и есть… Если знает… Ваше слово закон… Я с легкой душой… с легкой душой пойду, — весело сказал Балтабай.
Успокоенный, все с тем же добрым, легким чувством, усердно поблагодарив хозяина за угощение, полюбовавшись еще раз на царственный карагач, на благоухающий цветник и спокойный водоем, Балтабай вместе с Карнмом и Турсуном вышел на пыльную, знойную, тихую улицу.
Четвертые сутки и ночью и днем Брутков заливал свои двенадцать десятин клевера. Наконец-то! Дождалась Ореховка очереди. Ну, а здесь Брутков всегда был первым. Никто не смел тронуть воду, пока Брутков, Стуликов, Лабинский не зальют свои клевера, огороды, сады, виноградники.