Лето, даже для здешних горячих мест, стояло на редкость жаркое. В середине апреля в последний раз прокатился по небу на своей чугунной колеснице Йлья-пророк, укатил за горизонт и больше не возвращался.
— Наверно, и ему припекает задницу-то, — шутили мужики. — Невтерпеж сидеть на своей чугунной телеге-то.
К концу лета в горах иссякли последние снега. Реки в долинах почти пересохли. Вода струилась в них тихая, голубая, сонная.
Сады, огороды, хлопчатник, рисовые поля изнывали от жажды.
Четверо суток Брутков не слезал с лошади. Надо было следить за поливом, за работниками, которые поливали клевер, за водой. Односельчане часто перехватывали воду друг у друга, стоило только зазеваться. Но еще не было случая, чтобы ее перехватили у Бруткова: все крепко побаивались его казачьего нрава. В дни полива Брутков всегда был настороже. Перехват воды особенно опасен для большого и дальнего поля в конце полива, потому что вода тогда снова должна пройти весь тот путь, который она прошла через все поле за несколько суток, чтобы залить в конце участка последнюю ненапоенную десятину. В таких случаях поливальщику бывает особенно досадно, будь то хозяин или даже поденщик, нанявшийся на эти дни поливальщиком.
Шутка ли — прогнать воду опять через все поле, через пятнадцать-двадцать десятин. Ведь в клеверах она лишь кое-где идет по арычкам, а больше льется прямо через поле, по клевернику.
У Бруткова было три таких поля, каждое в разных углах деревни, на расстоянии полутора или двух верст одно от другого, да еще сад, огород, виноградник. Где же тут спать или сидеть на месте, когда идет полив. Не до сна. Не до покоя. Ведь не только за водой, и за батраками надо присмотреть. Никому из них не жалко его добра. Не догляди — половина поля останется незалитой, особенно там, где есть большие бугры. Вода не дойдет до них, если ей не помочь, и потом все эти незалитые места побуреют, выгорят под солнцем, будут скучно желтеть среди зеленого поля, как песчаные острова. А сколько от этого недосмотра пропадет добра! Один Брутков знает. По три парных фургона по шестьсот-семьсот снопов каждый везет он всякий базарный день, начиная с поздней осени и до весны. А то случалось запродать сразу весь клевер на месте в воинскую часть. Глядя на Бруткова, стали было и другие ореховцы сеять клевер, но после того, как Николай Лабинский раскроил кетменем череп Павлу Безрукову возле своей запруды, мужики один за другим стали кончать с клевером, кинулись опять на богару сеять озимую пшеницу, по весне ячмень, подсолнух, горох. Клевер требовал воды вдоволь, а ее не хватало, и возле запруд вспыхивали нередко жуткие драки.
— Да сгори он совсем, этот клевер, — говорили ореховцы, те, что были победнее. — Жили без него и проживем без него. Был бы хлебушек.
После убийства Павла Безрукова большие клеверные наделы остались у Бруткова да у старика Лабинского, не пожелавшего отказаться от этой золотой жилы даже после того, как сын, убив своего соседа, сбежал из деревни. Однако по две, по три десятины клевера имели в Ореховке многие.
Брутков всегда поливал свое поле вместе с соседом Аникиным. Когда появлялась в ореховском арыке вода, Брутков подходил к плетню, на котором зиму и лето висела зачем-то старая стеганая телогрейка Аникина, негромко дружелюбно окликал его:
— Федор! А, Федор! Аникин!
Аникин выскакивал откуда-нибудь из-под сарая в синих казачьих штанах с лампасами, в распоясанной рубахе, босой и вечно при этом что-нибудь держал во рту сомкнутыми губами: или сапожные деревянные шпильки, или суровую нитку с иглой, или сапожный нож без ручки, или, наконец, пук зеленого лука, а в руках какое-нибудь старое голенище от сапога, молоток, либо детский башмачок или деревянную колодку.
— Федор, — степенно и дружелюбно говорил Брутков, держась обеими руками за плетень.
— М-м, — вместо ответа мычал Аникин, в эту минуту очень похожий на козла, боясь выронить изо рта деревянные шпильки, либо поспешно дожевывая зеленый лук.
— Вода пришла, — сообщал Брутков.
— М-м, — мгновенно преображаясь, округляя и выкатывая серые глаза, радостно опять мычал в ответ Аникин. Уже словно не имея времени дожевать свой пук зеленого лука, он решительно рвал возле самого рта концы его и кидал на землю, либо поспешно выплевывал на ладонь деревянные шпильки, торопливо говорил:
— Пришла?!
— Полон арык. Дворянинов, Неделька, Стуликов, Лабинский уже тут как тут. Поливают.