Толпа, онемев, молчала. В самом деле, что за люди? Откуда взялись? И почему именно солдаты?
Дворянинов и Неделька вышли вперед, примкнули к ним — один справа, другой слева, встали в одну шеренгу.
— Вы же братья, бедняки. Понимаете? — продолжал старший солдат. — У вас одна кровь — бедняцкая… А вы… разве можно?.. Братья же вы! Братья. Хоть русские, хоть узбеки — все равно вы все братья, если вы бедняки.
Молодой парень в черном халате, стоявший против солдат, что-то сказал старшему.
— Что он сказал? — спросил солдат Дворянинова.
— Он говорит, что вот мы… ну вот Аникин… убил Балтабая.
— Так ведь я не бегу… Не бегу ведь я… — сказал Аникин.
— Он свое ответит, — сказал солдат. — Несчастье случилось… Ясно. Только всем-то теперь зачем же? Вы должны объединиться… Все бедняки должны объединиться, а потом уж всем вместе, сообща пойти да и свалить буржуазию, тех, кто вас душит.
— Ты погоди-ка, солдат, — сказал вдруг Брутков, протискиваясь вперед. — Вы откуда взялись, словно родились?
Солдат повернулся к Бруткову, посмотрел на него внимательно.
— Ясно, — сказал он твердо. — Тебе, конечно, эти слова не по шерсти. Ты вот и сюда с плеткой явился. Может, ты и виноват во всем, а не Аникин.
— Верно, — подтвердил Дворянинов.
— Он! Он меня всю жизнь душит! — закричал вдруг Аникин и ринулся на Бруткова.
Мужики взяли Аникина в охапку, с трудом удержали.
— Ну вот что, — сказал солдат. — У нас вот товарищ раненый. А нам еще идти да идти., подальше от этих мест. А пока… дай-ка руку, — сказал он парню в черном халате, — и ты дай… — Он обернулся к Дворянинову. — Вот так. И пожмите их друг другу. Братьям надо жить по-братски. Всем.
Он кивнул и дехканам и ореховцам, обвел всех коротким жестом руки.
— Вы, видно, беглые саперы, — сказал Брутков. — Так чего же, переночевали бы у нас в Ореховке. У меня, к примеру. А то вот у Дворянинова. У него только фамилия такая… не бедняцкая. А сам он ничего… Или вот у Недельки.
Солдат выслушал Бруткова внимательно, подошел к нему, дружелюбно сказал:
— Ну, казак, дай-ка твою плетку поглядеть.
— Вона чего захотел, — усмехнулся Брутков. Он хотел еще что-то добавить, но не успел, и грохнулся наземь.
Утром, когда рассвело, Бруткова на этом же месте, у тугана, нашла жена. Он лежал на земле, туго скрученный черной волосяной веревкой по рукам и ногам, с завязанными зеленым поясным платком глазами, испачканный в крови.
Однако он был жив и невредим.
Из камышей, понизу, по-над самой землей, медленно, словно крадучись, заструились синие сумерки, а наверху, на коричневых метелках, еще лежало золото, и Курбан знал, что солнце не село, — оно только ушло за курган, напоминая мастеру, что пора кончать работу, бросать звенеть молотком и раздувать горн. Последний верховой проехал уже порядочное время тому назад, да и тот спешил, напился, не слезая с седла, холодной воды, которую ему зачерпнул из ведра белой жестяной кружкой сам кузнец, огрел камчой молодого мышастого жеребчика и поехал резвой иноходью: в одну сторону от Безымянного кургана до ближайшего селения было верст пятнадцать, в другую, куда направлялся верховой, — двенадцать. Впрочем, про версты стали говорить не так уж давно. Прежде, если б такой верховой спросил у Курбана, сколько ему еще ехать до Бектемира, Курбан бы ответил:
— Да как тебе сказать? Поспешай. Солнце погаснет и уже стемнеет, покуда доедешь.
Курбан не удивлялся, когда его спрашивали об этом сами же путники — пешие или конные. Казалось, кому, как не им, лучше знать расстояния?! Нет. Ведь в кои-то веки соберется съездить в город вот такой человек из глухого далекого кишлака — и откуда ему знать расстояния?!
— Папа, — неожиданно раздался детский голос, — пойдем домой. Теперь больше никто не поедет. Можно, я помогу тебе убраться в кузнице?
— Беги-ка домой. Я сам уберусь, — сказал Курбан.
— Да я весь день был дома. Я хочу у тебя побыть, — настаивал мальчик.
— Побыть… А матери помогать, значит, не хочешь?
— Но ведь я целый день ей помогал!
— А сейчас вечер. У нее самая колгота… И ужин надо сварить, и корову подоить, и двор подмести. Иди-ка домой, иди.
— А ты опять будешь здесь, в кузнице, спать?
— Пожалуй, здесь.
— А зачем ты здесь спишь? Ведь ты же раньше спал дома?..
— Я же тебе говорил, Рустам, ночью поедет один очень важный человек, ему надо подковать лошадь… Вот я и сплю здесь, чтобы ему не пришлось меня искать.
— А я буду здесь с тобой спать?
— Мама одна бояться станет. Ну иди, иди-ка домой.
Рустам, наконец, нехотя повиновался, но не понимал, что произошло с отцом. Прежде отец целыми днями держал его у себя в кузнице, заставлял раздувать меха, подавать молотки, клещи, поковки, доставать из колодца воду, чтобы напоить уставших с дороги людей. Целый день для Рустама хватало работы. И вдруг дня три назад отец сказал ему утром: