У нас была договоренность в дни подготовки восстания вести себя безупречно, не вызывать замечаний у офицеров, и многие из них не верили доносу Шереметьевского. Вечером первого июля к нам в Троицкие лагеря неожиданно приехал генерал Малишевский. В этот день мы еще не были готовы к восстанию. Но когда увидели Малишевского, решили, что он явился для того, чтобы опередить нас, разоружить и отдать под суд. Мы выступили… О нашем восстании услышал Ленин, услышали все рабочие России.
Не один вечер Варламов рассказывал Курбану о восстании саперов.
Однажды ночью, еще до отъезда Надежды Сергеевны в Новый Сарай, Курбан по обыкновению вошел в шалаш. Надежда Сергеевна все еще сидела у Варламова на свернутом вчетверо ватном одеяле. Час назад она вернулась от Ягелло из Нового Сарая, где иногда бывала, и, должно быть, как подумал Курбан очень устала.
Варламов стоял, почти касаясь головой зеленого потолка. На низеньком пенечке, между Варламовым и Надеждой Сергеевной, горел знакомый голубой фаянсовый ночник.
Все трое долго молчали.
Странные большие тени заполняли собою шалаш: то двинется по камышовой стене, по войлочному полу чья-то огромная тень — то ли Варламова, то ли Курбана, и опять остановится, словно застынет, замрет недвижимо.
— Курбан, — наконец сказал Варламов, — закончился суд над саперами.
И опять замолчал.
— Ну? — спросил Курбан.
— Четырнадцать человек приговорены к повешению.
— Кто?..
— Павел Волков. Петр Баряев. Василий Савкин, Андриан Юрченко, Филипп Нефедов, Станислав Рачинский, Иван Попок, Иван Жулябин, Бер Котляр, Хуна-Мойше Слободской, Федор Тарасов, Александр Бунин, Иван Анчукин, Эдмунд Гессен.
Варламов умолк. Наступила длинная пауза.
— А другие? — спросил потом Курбан.
— Двести двадцать человек присуждены к каторге.
— Двести двадцать человек?!
— Да.
— О-о-ой-бой… — Черная тень стремительно заметалась по потолку, словно в этой маленькой камышовой хижине поднялся ураган.
— Сто восемьдесят восемь осужденных обратились к царю с просьбой о смягчении приговора, — сказал Варламов. — Будем ждать.
— Хоп. Будем ждать, — подтвердил Курбан.
— Слушай, Петр, — сказал однажды Курбан Варламову. — У меня в кузнице опять народ собрался. Айда. Бери свою палку.
— Да нет. Попробую так… без палки.
Пройдя по зеленому камышовому коридору вокруг кургана, они вошли в кузницу, приподняв в задней стене циновку, по-прежнему служившую дверью.
Двое сидели на пороге кузницы к ним спиной, лицом к дороге, и ничего не замечали, остальные расположились снаружи, в тени шелковицы, у колодца.
Никем не замеченные, Варламов и Курбан остановились, прислушались к голосам.
— Сказано: терпение — ключ к радости, — не спеша проговорил чей-то пожилой шепелявый голос, и Курбан узнал старьевщика Убая, по обыкновению державшего во рту насвай.
— Вот так сказали вы, братец Убай!
— Да-а… Что-то не видно в вас радости, хоть и много терпите!
— Вот именно. С себя возьмите пример: много вы радости видели? — сразу раздалось несколько голосов.
— Да что вы все на меня набросились? Ведь это я к слову, — не выдержав такого дружного натиска, начал Убай свое отступление.
— Вот видишь, земляк: болтливость всегда приводит к раскаянию.
— Верно, верно, — опять поспешно согласился Убай. — Не подумал. Много ли в самом деле я вижу радости от своего терпения?
— Э-э, что говорить! Спроси вот здесь каждого. Хоть вот тебя, Мавляныч, хоть тебя, Неделька, или вот вас, друзья мои? — сказал, как определил опять по голосу Курбан, Дворянинов. — Много радости видели вы от волостного Абдулхая, от мираба или от нашего Бруткова?
— Будь они прокляты, кровопийцы! Загубили Балтабая с Аникиным. Один пошел на тот свет, а другой на каторгу.
— А если бы это сделал не Аникин, а Брутков или сам Абдулхай, они бы не пошли на каторгу из-за Балтабая.
— Ну-у, на их стороне закон. А раз Аникин бедняк, значит, надо проучить. И другим напустить дыму в глаза: царский-де, мол, закон справедливый.
— Во-во! Верно.
— Чего же тут верного?! Чего тут верного! А?.. В дураках-то кто остался?… Наш брат — бедняк.
— А тебе про что говорят?! Не про это! Ты чего яришься, Пузырев?
— Испокон веков богачи делают то, что хотят.
— Мы бедняки. Мы и виноваты. А Брутков с Абдулхаем опять друзья.
— Скорпион — брат змеи. Это давно всем известно.
— Я так понимаю: все бедные люди земли — братья. Узбек ли, русский ли — родные братья.
— Верно.
— Золотые слова.
— Ай да Мавляныч! Котелок у тебя варит, хоть ты и бедняк из бедняков.