— Помню.
— Вы сказали, что сто восемьдесят восемь человек обратились к царю с просьбой о смягчении приговора.
— Да-да. Еще ответа нет.
— Ответ есть. Недавно пришел ответ.
— Помилованы?!
Варламов склонил голову, медленно, отрицательно покачал головой.
— Нет. Ответ такой: «Государь император… в 27-й день сентября с. г. высочайше повелеть соизволил просьбу оставить без последствий».
— Без последствий?.. Боже мой, какая жестокость!
— Этого надо было ожидать. Нынешний генерал-губернатор Туркестана Самсонов еще раньше получил от царя телеграмму: «Поступить беспощадно». На что же было надеяться?
— Но ведь никто не знал этого приказа.
— Это верно.
Они сидели на берегу реки под старой развесистой ветлой, недалеко от Нового Сарая. Обняв руками колени, положив на них голову, Надежда Сергеевна долго смотрела в туманную лунную даль по ту сторону реки.
— Вы говорите, что сегодня уезжаете. Вы… уезжаете? — спросила она, не поднимая головы и по-прежнему глядя вдаль.
Варламов молчал.
— Петр Ильич!..
— Я вас слушаю, Надежда Сергеевна.
— Вы уезжаете сегодня?
— Не знаю.
Она порывисто подняла голову, посмотрела на него.
— Не знаете?
— Нет.
— Нет?..
— Нет.
— Почему? Что случилось?
Он медленно, молча сворачивал папиросу, держал на весу одним левым мизинцем кисет.
— Что случилось, Петр Ильич?
— Я не могу. Мне тяжело, Надежда Сергеевна, это сделать.
— Уехать?
— Да.
— Но ведь здесь оставаться вам тоже нельзя.
— Это верно.
— А как же тогда, Петр Ильич?
Варламов спрятал кисет, закурил, тяжело вздохнул.
— Не знаю. Решайте вы.
— Я?!
— Да.
Глаза их встретились. Ом смотрел на нее каким-то несмелым юношеским взглядом — и виновато, и с надеждой.
— Вы можете меня полюбить?.. Надежда Сергеевна…
— Что вы говорите, Петр Ильич? Почему? — прошептала она, и вдруг добавила еще тише. — Я ведь… люблю вас…
Когда она произнесла эти слова, у нее вдруг отчего-то закружилась голова, то ли от нахлынувшего счастья, то ли оттого, что закрыла глаза, или оттого, что впервые за много лет так близко услышала запах мужских губ, пахнущих мятой, росой, горьким терпким табаком.
Боже, как долго и сильно кружилась голова от этого запаха!
«Неужели снова счастье? Его зовут Петр Ильич… Петя… Это он — мое счастье? И любовь и огорчения? Опять?» — мелькало у нее в голове.
— Вы говорили… у вас есть дочь в Петербурге, — сказал он наконец.
— Да, Наташа.
— Так давайте уедем вместе.
— Когда?
— Сегодня. Сейчас.
Она тихонько засмеялась, провела рукой по его щеке.
— Серьезный человек… а такое говорите!
— Я серьезно, Надежда Сергеевна. Очень серьезно. Если хотите… Я пришел за вами. Но все боялся сказать. Едемте. У меня готовы два билета.
— До самого Петербурга?!
— Да.
Он достал из кармана два крохотных картонных квадратика, показал ей.
— Едемте, Надежда Сергеевна. А?..
— Петр Ильич! Что вы говорите? Опомнитесь. Месяц назад я приняла здесь медицинский пункт.
— Тогда я не еду. Я остаюсь с вами.
— Это невозможно.
— Почему?
— Не надо спрашивать. Вам надо ехать.
Варламов опустил голову.
— Когда вы вернетесь в Петербург? — спросил он.
— Через год. Когда получу отпуск.
— Хорошо. Я буду вас ждать. Позвольте мне… Вы как-то говорили, что Наташа все ждет отца…
— Да. Она не видела его… никогда.
— Вы можете… Я скажу Наташе, что отец — я! Мы будем вас ждать вместе.
— Да. Ждите.
Они простились.
До встречи оставался год.
Как он пройдет для них?.. Быстро или нет?.. Прошумит, подобно вешнему дождю, или будет тянуться, как осенние тяжелые тучи?..
— Ничего, — говорила себе Надежда Сергеевна. — Все впереди!
Неужели опять все начиналось сначала? И счастье, и страдания? Неужели еще все действительно впереди?! И сумрачное небо Петербурга, и милая, золотая от солнца Азия?..
— И борьба! Борьба впереди! — снова говорила она себе. — Боже, как хорошо, как интересно жить!