— Дорогая моя Гуленька! Как ты живешь? Здорова ли? Здоров ли Курбан и вот этот чижик? — спрашивала Надежда Сергеевна, продолжая гладить и чуть похлопывать легкими, как крылья, белыми ладонями плечи Тозагюль и прижиматься щекой к ее щеке. — Да что ж ты все прячешься? От кого ты прячешься?! — игриво и ласково воскликнула Малясова и оглянулась на дрожки. — А-а, понимаю, понимаю. Прости меня, Гуленька, прости великодушно.
На дрожках сидел знакомый Тозагюль бородатый человек в каламянковой косоворотке и каламянковом картузе и, слегка отвернувшись от женщин, с таким пристальным вниманием и изумлением рассматривал и перебирал вожжи, словно они были не ременные, а бриллиантовые.
— Кузьма Захарыч — истинный мусульманин. Дороже всего он ценит в женщине застенчивость и целомудрие, — сказала Надежда Сергеевна. — Вот уж четыре года он бывает в вашем доме, но ни разу не позволил себе взглянуть на тебя, если твое лицо открыто.
— Да… Он хороший человек, — тихо отозвалась Тозагюль. — Я и не знаю… Он арбакеш?… Или твой помощник?..
— Кузьма Захарыч? Арбакеш? Как тебе сказать… Жалованье у него кучерское, но он и за кучера, и за конюха, и за аптекаря… Одним словом, ты верно определила: Кузьма Захарыч — мой помощник. И жнец, и чтец, и на дуде игрец. Без него мне пришлось бы трудно. Не потому, Гуленька, что нельзя найти арбакеша или конюха другого. Не потому. Кузьма Захарыч мне вместо отца.
— Отца?..
— Да. Но ты что такая скучная? Что с тобой. Гуленька?..
— Два дня назад мы схоронили… — прошептала Тозагюль, низко опустив голову.
— Схоронили?.. Кого?
— Отца… Юнуса-ата…
— Отца?! Дядю Юнуса?!
— Да.
Ошеломленная Надежда Сергеевна молчала.
— Кузьма Захарыч, — сказала она кучеру, — мы сделаем здесь остановку. Заворачивайте лошадь.
Затем она молча взяла из рук Тозагюль маленького Рустама. Они направились к дому.
— А что ж ты здесь на дороге делала, Гуленька? — спросила Надежда Сергеевна. — Или к Курбану в кузницу направилась, да меня увидела?
— Я его жду. И всю ночь ждала. Не вытерпела, пошла на дорогу.
— Я тебя не пойму. Кого ты всю ночь ждала?
— Его. Курбана. Он уехал… Он уехал далеко. — Тозагюль вдруг покачнулась, словно кто-то сильно толкнул ее в грудь.
Надежда Сергеевна подхватила ее под руку, и они пошли молча.
Спустя полчаса Малясова знала все, что произошло в этом доме. Обе женщины сидели друг против друга на полу над холодным сандалом, за низеньким столиком, покрытым куском белой маты, на котором лежали разломанные кукурузные лепешки, агатовые гроздья чараса и зеленая кисть сладкого муската. На земляном полу, возле хозяйки, стоял черный чугунный кумган с заваренным по случаю гостьи «фамильным» чаем.
— Желтая птица — вампир. Это скиф. Чудовище, которое может затоптать человека копытами своего коня, а может подарить ему целый табун. Как наш Троекуров. Захочет — дочь за тебя отдаст, захочет — собаками затравит. И я никак не могу понять, где же бог, Гуленька? Почему он поступает так несправедливо?
— Не надо. Что ты?! Это большой грех так говорить, Аллах многомилостив и справедлив.
— Не знаю, не знаю… Но если так, скажи мне, почему он поступает несправедливо?
— Я не знаю, за что он прогневался на нас?! — низко опустив голову, прошептала Тозагюль. — За что он покарал отца? Ведь он был такой добрый, такой ласковый. Он никогда никому не причинил зла. А Желтая птица…
«Живет и здравствует», — хотела сказать Надежда Сергеевна, но посмотрела на Тозагюль и промолчала.
Четыре года, через каждые два-три месяца, а то и чаще, ездила Надежда Сергеевна по этой дороге в Ташкент за лекарствами и не помнила случая, когда бы она не остановилась в домике близ Безымянного кургана среди милых ее сердцу людей. Эти встречи для обеих женщин были всегда неожиданны, и потому особенно восторженны, по-женски даже чуточку сентиментальны. Постепенно время сдвинуло эти встречи настолько тесно, что их уже трудно было отделить одну от другой, вспомнить каждую встречу отдельно. Они переросли в одно, очень сильное и глубокое чувство, обе женщины теперь знали его и ценили, берегли, как самое дорогое и святое в жизни: это была их дружба.
Но день, когда они впервые увидели друг друга, часто вспоминался им обеим. Чтобы отвлечь сейчас Тозагюль от мрачных мыслей, Надежда Сергеевна снова вспомнила их первую встречу, заговорила:
— Гуленька, ты понимаешь, тот день мне всегда вспоминается, когда я думаю о детстве. Детство, ты понимаешь?.. Далекое, милое… Пусть тяжелое, безрадостное, но всегда милое, дорогое. Но скажи мне, при чем тут детство и наша встреча? Ведь когда мы встретились, мы обе уже были взрослые. И между детством и нашей встречей лежат годы, версты, пространства, события, которые нас разделяют. Только пройдя через все это, мы с тобой встретились, будто через горы перевалили. Ты понимаешь? Время, расстояние, жизнь! Ведь через все это надо было пройти, чтобы встретиться. Ведь если представить себе все это нагромождение, — это… как ваши горы. Верно я говорю?