— Верно.
— Тот день… первый день нашей встречи… Ты помнишь?.. Он, как сегодня, стоит передо мной. Может быть, он забылся бы, если б мы с тобой не подружились. Даже, наверное, забылся бы. А теперь он будет всегда, всю жизнь стоять перед глазами, как начало нашей дружбы…
В тот день Надежда Сергеевна везла из Ташкента медикаменты. В маленьком ящике, намертво увязанном Кузьмой Захарычем черной волосяной веревкой на задке дрожек, помещался флакон йода, сотни полторы порошков хинина, цинковая мазь, темно-вишневый кристаллический марганцево-кислый калий, бинты и вата. Этот простой фанерный ящик радовал и даже волновал Надежду Сергеевну, словно в нем она везла свое счастье. Всю дорогу она не снимала с него руки и часто говорила Кузьме Захарычу:
— Здесь очень тряско в конце повозки, Кузьма Захарыч.
— Так я же про то самое и говорю, — отвечал Кузьма Захарыч. — Пересядьте вот сюда, поближе к передку. Тут совсем не трясет.
— Да нет… Я не про себя.
— А про што же вы, Надежда Сергеевна?
— Флакон с йодом у нас не разобьется?
— Я же его в вату завернул, как дитя-недоноска. И промежду бинтами поставил. Ведь вы сами видели, Надежда Сергеевна.
— Видела, а все-таки беспокоюсь.
— Золотое у вас сердце, барышня. Ведь вы, я чай знаю, Надежда Сергеевна, об них все тревожитесь?
— О ком, Кузьма Захарыч?..
— О народе этом, об азиатах.
— О них, Кузьма Захарыч, о них. Вы посмотрите, какие они труженики, какие добрые у них сердца, А как живут! Как живет этот кузнец Курбан?! Спит на циновке, питается ячменной лепешкой. Кстати, Кузьма Захарыч, давайте тут опять остановимся. Уж очень вода здесь в колодце холодная, зубы ломит.
— Непременно надо остановиться, лошадь покормить да напоить тоже самое.
Возле кузницы было пустынно и тихо: ни души, ни звука. Даже молоток Курбана, вечно звеневший о наковальню, молчал.
Спрыгнув с дрожек, Надежда Сергеевна направилась к колодцу. Она не сразу заметила, что там, близ него, прислонившись спиной к стволу старой шелковицы, сидел на земле Курбан, а возле него, сбросив к ногам паранджу, стояла на коленях девушка. Они были так увлечены друг другом, что ничего не замечали: ни Надежды Сергеевны, которая приостановилась от них шагах в пяти, вдруг увидев их и не зная, что делать: то ли идти, то ли стоять на месте. Девушка, продолжая стоять на коленях, тщетно пыталась оторвать от своей паранджи какой-то лоскут и что-то говорила при этом Курбану обиженно и торопливо. Десятки длинных косичек свесились с обеих сторон ей на грудь, закрывая щеки. Раза два она протягивала паранджу Курбану, но тот, почему-то зажав на левой руке большой палец, добродушно посмеивался и всякий раз отводил ее руки.
— Тпру, Ласточка, тпру! Куда рвешься? — закричал вдруг Кузьма Захарыч, под уздцы сводя лошадь с дороги.
Они встрепенулись. Курбан отпрянул от дерева, взглянул на дорогу. Девушка поспешно набросила на себя паранджу, встала и спряталась за ствол дерева.
— Ассалам алейкум, дорогой мастер! — приветствовала Надежда Сергеевна Курбана. — Что это у вас с пальцем? — спросила она, беря его за окровавленную руку.
— Пустяки, сестрица Надира, — смущенно отвечал Курбан, поднявшись на ноги. — Ноготь вот сбил молотком. Загляделся на красавицу… — виновато улыбаясь, он поглядел на Тозагюль, которая не знала, куда деваться от стыда и смущения, и продолжала стоять за деревом, отвернувшись от них и прикрывая лицо краем паранджи. — Только глянул на нее — и ногтя как не было на пальце, — снова с улыбкой сказал Курбан.
Надежда Сергеевна велела Кузьме Захарычу немедленно распаковать ящик, достать йод и бинты.
— Это вы чем же его присыпали? — спросила она, оглядывая палец.
Курбан понял вопрос, но не знал, как ответить. Он молча сходил в кузницу, принес оттуда кусочек древесного угля, растер его в ладонях и, засмеявшись, высыпал черный порошок на кровоточащий палец.
— Что вы делаете?! — воскликнула Надежда Сергеевна. — У меня есть йод и бинты.
— Не надо, сестрица Надира. Ведь это пустяки. Можно не перевязывать. И так хорошо заживет, — виновато, словно оправдываясь, говорил Курбан. — Толченый уголь у нас первое лекарство. Я вот и Тозагюль это самое говорил, но она меня тоже не слушала.