Весна — стремительная и светлая, как восход солнца, лето — жаркое и длинное, как июньский день, осень — теплая и тихая, похожая на уставшую счастливую роженицу, и короткая, как воробьиный клюв, зима.
Так вот она какая — эта дивная, знойная, обетованная Азия, такая же древняя, как сама земля! Так вот какие здесь люди: и милая Тозагюль, и добрый мужественный Курбан, и уставший, ссутулившийся от вечных забот и труда Худайкул — высокий, злой и набожный от бесконечных забот и труда, а в сущности добрый и мягкосердечный человек, у которого Надежда Сергеевна снимает комнату с земляным полом; и его две жены — одна постарше, Башарат, другая помоложе, Халида, на которых больно смотреть из-за их скрытой ненависти друг к другу и слепой покорности мужу; и нежная, совсем еще юная, но замученная малярией Санобар, чем-то напоминающая тонкую былинку, еще живую и зеленую, но уже вянущую, ослабевшую и тронутую желтизной, всего год назад выданная замуж за зажиточного человека, имеющего рисорушку с двумя пестами; и самый беднейший человек во всей округе — Мавляныч, не умеющий, однако, ни унывать, ни злиться, ни даже хмуриться, и его милая Зувайда, вечно окруженная детьми, и два удивительных в кишлаке человека — Декамбай и Балтабай, прозванные односельчанами близнецами — Хасаном и Хусаном. И вот за что: и тот, и другой имели по полдесятины земли и по одному быку. Но одного быка не запряжешь в соху — в омач. Тогда Декамбай придумал вот что:
— Сосед, — сказал он Балтабаю, — у тебя есть бык, и у меня бык. А землю мы пахать не можем. Кетменями ее поднимаем, а потому каждый раз запаздываем с севом.
— Что поделаешь, братец Декамбай? Так уж, видно, угодно небу.
— А если мы его перехитрим?..
— Кого?
— Ну… кого?! Небо-то.
Никогда такого чуда не видал Декамбай: усы у Балтабая были тонкие, жиденькие и всегда кисточками висели вниз, а тут вдруг зашевелились, прыгнули два раза и встали торчком, как две пики, готовые пронзить, уничтожить, испепелить Декамбая за этакое богохульство. Он помолчал, устремив на Декамбая свои усы и яростный взгляд.
А Декамбай и впрямь растерялся: никогда он не видел у Балтабая, безобидного, молчаливого и работящего Балтабая, таких торчащих усов, таких жестких остановившихся глаз и не слышал такого яростного шепота. Он не знал, что делать: хотелось захохотать, весело рассмеяться при виде этого странного чуда с усами, но Декамбай сдержался и даже слегка оробел, растерянно и выжидающе глядя на Балтабая.
— Забыл бога? С неверными урусами съякшался?! — Балтабай надвинулся на него.
— Ты погоди, сосед, злиться-то, — спокойно и добродушно сказал Декамбай. — Я ведь тебе что предлагаю…
— А что?
— Сейчас скажу. Опусти усы. А то прямо страшно на тебя смотреть.
Но Балтабай и сам впервые заметил за своими усами такую особенность. Он взял в щепоть сначала один ус, потом другой и вдруг удивился не меньше Декамбая.
— Хм, — проговорил он в недоумении, сам теперь с удивлением глядя на Декамбая. — Никогда с ними такого не было. Чудно.
Балтабай рассмеялся, и усы опустились.
— Чудно, — еще раз повторил он. — Не усы, а чистый фокус. Ну? — снова насупившись, напомнил он Декамбаю.
— Да я уж теперь не знаю, сосед… Стоит ли и говорить-то тебе.
— Замахнулся — так бей.
— Нет, не стану, — заупрямился Декамбай. — Я ведь тебе добра хотел.
— Какого добра? Говори, — Балтабай помедлил чуть-чуть, и опять поторопил. — Ну, давай, давай, выкладывай. Чего уж там…
— Так вот я что хотел: у тебя есть бык и у меня — бык. Что, если нам запрячь их в один омач?..
— В один омач?
— Ну да… В один.
— А пахать-то как же? Ведь у тебя своя земля, у меня своя.
— Велика важность. Сначала тебе вспашем, а потом мне.
Балтабай опустил голову, задумался. Потом посмотрел на Декамбая, протянул ему руку, сказал:
— До свидания.
— А что же ты мне ничего не сказал? — удивился Декамбай.
Балтабай остановился, снова опустил голову, о чем-то подумал. Потом молча и подозрительно взглянул на соседа искоса и ушел.