Повзрослев, Надя много начиталась и наслышалась об этой далекой знойной стране. Она часто думала об отце, и он представлялся ей мужественной и героической личностью (в чем нимало не ошибалась). Она видела то его одинокую могилу, затерянную среди безбрежных сыпучих песков, то его самого, лежащего в чистом весеннем поле среди цветов и степной травы, растерзанного хищными птицами, кружившими над ним, то полузамученным пленником в ханском дворце.
Надя любила ходить в Эрмитаж, всякий раз подолгу задерживалась там то у полотен Рубенса, то в таинственно-тихой галерее героев Отечественной войны 1812 года.
Одна медленно проходила она всю галерею из конна в конец, внимательно всматриваясь в каждый портрет.
Много мыслей и чувств теснилось в ней в эти минуты. Слава и гордость России, отвага и мужество ее сынов заполняли этот длинный зал, сквозь который полная святого благоговения и восторга Надя бесшумно двигалась по ковровой дорожке. Потом она всегда долго стояла против портрета генерала Раевского. Ей казалось, что из всей огромной галереи именно он был похож на отца, которого она помнила очень смутно, но который всегда представлялся ей мужественным, бесстрашным, красивым.
И смелый, открытый взгляд Раевского под черными крыльями широких бровей, и две глубокие, но короткие морщинки на переносице, и густые волосы, словно взвихренные ветром сражения, и сомкнутые твердые губы — весь его мужественный облик, вся его необычная и героическая жизнь, заполненная сражениями и славой побед, напоминали Наде отца. Иногда ей казалось что это вовсе не Раевский, а Сергей Александрович Малясов, ее отец. Но он не участвовал ни в Отечественной воине, ни в войнах с Турцией и Персией, он не оборонял знаменитый редут в Бородинском сражении, не был знаком с Пушкиным и декабристами. Он служил в генеральном штабе, имел звание полковника, подолгу бывал за границей, чаще всего в Лондоне и Париже.
Но потом он уехал в Туркестан и не вернулся.
И ходила-то Надя в Эрмитаж больше всего для того чтобы постоять и поглядеть на этот портрет Раевского.
И вот однажды она сказала себе: да решено. Она поедет туда, и, может быть поедет навсегда, чего бы ей это ни стоило. Она должна, она будет жить там, где остался прах отца, в том краю, где затеряна его могила. Мысль эта запала ей в душу и не давала покоя. Надя стала готовить себя ко всяким испытаниям и неожиданностям, к длинной, тяжелой дороге. Только приходилось еще ждать, чтобы подрасти, повзрослеть, чтобы окончился срок ее пребывания в пансионе.
Но жизнь опередила эти сроки, пошла ей навстречу. При пансионе были открыты курсы белошвеек, сестер милосердия, дамских портних.
Нет, не дамские портнихи, не белошвейки были нужны в том краю, там, должно быть, свои обычаи и свои одежды. Там нужны врачи, фельдшерицы, сестры милосердия. Об этом даже писали «Петербургские ведомости».