Навстречу им из смежной галереи неожиданно выпорхнула стайка знакомых девушек-однокурсниц. И, верно, оттого, что они увидели Надю не одну, а главное оттого, что не одну они видели ее впервые, а может быть еще потому, что тот, кто шел рядом с ней, показался им дьявольски неотразимым, девушки обмерли и застыли на месте, потом все шарахнулись опять назад, в галерею, за угол.
Надя покраснела и опустила голову.
— Оставьте меня, — сказала она.
Он не ответил и продолжал идти рядом. Надя тоже молчала.
Этот неожиданный разговор об отце разбередил ее душу. И оттого, что оказывается не только она, а какие-то чужие, незнакомые люди вспоминали отца добрым словом, знали, что прожил он мужественную жизнь, что пропал он без вести в далекой и знойной Азии, было и горько, и тепло на сердце.
Они вышли из парадного под каменные своды, где могучие Атланты держали эти своды на своих плечах.
— До свиданья, — сказала Надя, протянула ему руку, подняла голову и вдруг почувствовала, что ей не хочется уходить. Этот человек первый в ее жизни заговорил с ней об отце…
— Я не знаю вашего имени, — сказала она, снова опуская голову.
— Август.
— Что?
— Не удивляйтесь. Меня зовут Август. Мне будет жаль, если мы больше не встретимся. А вам?.. Не будет жаль?..
— Не знаю.
Это была первая в ее жизни бессонная ночь. Лежала ли она с открытыми глазами или тихо прикрывала их утомленными веками, Надя снова и снова видела себя в Эрмитаже, сидящей на диване перед картиной Рубенса и всякий раз ей слышался голос, звучащий нал ней в темноте: «Я умоляю вас, побудьте здесь еще минутку». И губы ее сами собой повторяли: «Побудьте здесь еще минутку».
Потом он стоял уже рядом и опять в темноте, словно музыка, витал над ней его голос: «Вы прекрасны… Вы божественны…»
— Я божественна?.. Нет-нет! Я дерзкая… нехорошая… — тихо шептала она сейчас, подносила ко рту стиснутый кулак и кусала пальцы.
Потом перед закрытыми глазами вновь возникала Азия и где-то там, затерянная в песках, одинокая могила отца.
— Азия… Азия… Август.. — прошептала она вслух и вдруг испугалась, приподнялась на локте, огляделась: не слышал ли кто из девушек.
Нет, они не слышали. Спали.
Надя опять опустилась на подушку, закинула руки за голову.
— Август… Август… — шептала она и слушала звук собственного голоса.
Что-то чудилось особенное, необыкновенное и в самом этом имени, и в музыке его, когда она произносила это имя вслух.
«Август… Август… Римский император Октавиан… Август… Месяц… Лето… Спелые яблоки… Пшеничные колосья в поле… Грибы в лесах. Август… Вода в Неве зеленая, ласковая… Август… Азия… Зной…»
Вдруг радостная и странная мысль ожгла сердце: «Да ведь мы можем поехать туда вместе! Вместе! Боже, какое счастье! А почему нет? Почему нет? Ведь мы можем еще встретиться. Встретиться?.. Разве это возможно? Нет. Никогда. Скорее земля расколется пополам, Нева остановится, чем исполнится то… исполнится то… Ах, все это… И не стыдно ли так много думать о человеке, которого только раз видела. Спать. Спать сейчас же».
Надя поворачивалась на другой бок, еще крепче смыкала веки и, чтобы уснуть, начинала мысленно считать: «Раз… два… три… четыре… Но ведь он не виноват. Я сама виновата… Семь… восемь… девять… Я сама так сказала. Он просил, чтобы мы встретились завтра, в понедельник, а я отказалась. Он просил прийти во вторник, в среду, наконец в следующее воскресенье, я опять сказала нет. И что за упрямство?.. Откуда эта дикость и упрямство… Раз… два… три… А если все-таки он придет?.. Но когда?.. Завтра?.. А может в воскресенье?.. Но до воскресенья еще так далеко. Целых семь дней. И ведь невозможно ходить туда каждый день. Опять я сбилась со счета… Один… два… три…»
Наверное, они оба ходили бы туда всю неделю, и весь месяц и все лето, если бы не встретились назавтра, в первый же понедельник. Но странное дело: встретились они не в Эрмитаже, а в бывшем Михайловском дворце, в Русском музее, у полотен Верещагина. Значит, правду говорит пословица: сердце сердцу весть подает.
Долго вдвоем ходили они по залам и тот же самый «Девятый вал» Айвазовского, «Весна» Саврасова, «Последний день Помпеи» Брюллова сегодня казались еще более великими, необыкновенными творениями, чудом человеческого гения. Когда они стояли у этих картин, в душе было столько чувств, столько мыслей, что, казалось, не хватило бы целой человеческой жизни, чтобы высказать их друг другу, и поэтому они не говорили, а только молчали.
С этого дня они условились встречаться каждую субботу и воскресенье. Но кто бы знал, как бесконечна была эта неделя! Неделя?.. Нет, целый век. А встречи пролетали, как мгновенья. Миг, и вот уже снова надо расставаться, а это так трудно, когда знаешь, что до следующей встречи должна пройти неделя, а это значит — целая вечность, целая жизнь. И удивительно, откуда брались у нее силы, чтобы протянуть Августу руку и спокойно сказать: