— Аллах многомилостивый! Смотри, что я тут у тебя нашел! Ты видишь? Золотой! Это ведь золотой.
Гляди. А я смотрю, что это там блестит. Смотрю, а сям не верю.
Убай подскочил к Курбану, бросился возле него на колени и протянул ему на ладони золотой.
— Гляди. Не веришь?! Ну, гляди же!
Курбан отвел его руку, хмуро продолжал хлебать молоко.
Убай опешил, секунды две глядел на него круглыми глазами.
— Ты что? Это твой. Я себе не возьму, не бойся, — сказал он, волнуясь.
— Возьми себе, — спокойно проговорил Курбан. — Ты нашел, ты и возьми.
— Зачем? Аллах тебе счастье послал, не мне. Возьми.
— Не возьму. Я его проклял.
— Кого? — отшатнулся Убай.
— Золотой этот.
Теперь Убай долго смотрел на Курбана молча, присев на пятки. Молчал и Курбан, продолжая есть молоко.
— Ты ведь зарабатываешь себе по копейке. Бьешься, как рыба об лед. А этот золотой брать не хочешь?
— Не хочу. Возьми себе.
— Курбан…
— Что?..
— Ты не заболел ли?
— Нет, не заболел.
— Тогда расскажи, что тут у тебя стряслось?
— Ничего не расскажу. И ничего не стряслось.
— Теперь я понимаю, почему ты…
— Ну, хватит, Убай. Спрячь свой золотой и садись пить чай.
Больше они не разговаривали. После ужина Убай постелил себе возле кузницы, у порога, старый половик, который нашелся у него в тележке, и лег спать, закрыв голову какой-то женской кацавейкой, чтоб не кусали комары. Курбан тоже было улегся за своей перегородкой, но на дороге снова послышался дробный топот копыт и громкие голоса. Курбан быстро поднялся со своей жесткой постилки, прислушался к голосам. Сердце, как набат, тревожно, гулко стучало в груди. Да, это опять был он, Желтая птица, возвращался обратно со своими спутниками. Бесшумно, большими прыжками, как тигр, выскочил Курбан из-за своей перегородки и встал у порога, шумно дыша. Даже Убай, видно, почувствовал что-то недоброе и, приподняв над головой кацавейку, спросил спросонок испуганно:
— Ты что, Курбан? Все не спишь? Ложись, дорогой! Мало ли их тут ездит по дороге.
Но Курбан даже не успел взглянуть на всадников: когда он выскочил, они уже проехали.
— Спи, Курбан, спи. Ты рабочий человек, тебе ведь рано надо вставать, — сказал Убай и опять укрыл голову кацавейкой.
Но Курбан еще долго стоял возле кузницы, слушал, как стихали вдали ненавистные голоса, потом и стук копыт замер, оборвался. Курбан зачем-то все-таки пошел к дороге, но, должно быть, раздумал, вернулся, вытащил из колодца ведро воды и вдруг залюбовался тем, что увидел: ведро было полно до краев серебряными искрящимися звездами и синевой, словно он зачерпнул его не в колодце, а в небе, усыпанном звездами. Курбан плеснул немного себе на босые ноги и вместе с водой, точно рыбка, скользнула звезда через край. Курбан посмотрел на землю — нет ничего, глянул в ведро — она опять там, у самого края.
Курбан забавлялся, как ребенок: то плескал и ловил из ведра ладонью падающие звезды, то снова с улыбкой заглядывал в ведро. Наконец он припал губами к краю ведра и долго, как конь, пил прозрачную сахарную воду. Потом поднял голову и снова плеснул себе на ладонь.
— Ах, если б видела Тозагюль это чудо! Почему ее нет здесь со мной? Желтая птица… да… — шепотом, чуть слышно произнес Курбан и глубоко вздохнул.
— Я здесь… И пить хочу тоже, — раздался за его спиной тихий голос.
Курбан так резко обернулся, что задетое ведро с грохотом полетело в колодец, а Убай снова осторожно приподнял над головой свою кацавейку. Там, у колодца, где загремело ведро, он увидел Курбана и рядом с ним (о счастье! Убай был добрый человек и всегда желал людям счастья) — невысокую девушку в темном платье. Убай не рассмотрел хорошенько, но, кажется, оно было вишневым и на спину по нему свисало из-пол платка множество тонких длинных косичек с серебряными монетками на концах. Курбан так стремительно рванулся к девушке, что Убай испугался: он раздавит ее своими ручищами, если обоймет. Но Курбан тихо взял ее за руки, и они, кажется, о чем-то пошептались. Потом Курбан достал из колодца полное ведро воды, она напилась из ведра, и они стали вместе, рядом, голова к голове, смотреть в ведро и опять о чем-то шептались. Иногда они наклоняли ведро и проливали воду себе на ноги, иногда подставляли ладони и ловили зачем-то воду руками. При этом они тихо смеялись, счастливые, и Убай немел от удивления под своей кацавейкой: «Ай, Курбан, ай, Курбан! Такой парняга, а такой ребенок». Может быть, он это произнес вслух, потому что Курбан вдруг встрепенулся, молча взял девушку за руку, и они тотчас исчезли.