— Я решила. Учитель!
Пауза. Немая сцена. Салон первого класса в «Боинге-949» был большой, места хватило всем, включая новоприбывшую.
Иешуа к случаю пошутил или всерьез сказал — кто его, кроме чего самого, разберет:
— Теперь вас четверо у меня. Не хватает еще восьмерых.
Что он имел в виду? Двенадцать апостолов? Но Крис, допустивший такое предположение, не мог с ним согласиться, несмотря на всю его лестную привлекательность: среди евангельских, двенадцати не было женщин. Мария из Магдалы — да, мать Мария тоже да, но они — лишь спутники, но не апостолы. Хотя… Kpис был готов принять за исходное: другое время — другие нормы. Тем более что не им, не ученикам, эти нормы устанавливать: это прерогатива Учителя. Захочет — бродячую кошку в ученики возьмет, если она, к примеру, кошка то есть, — паранорм, владеет телепортацией и склонна по ночам левитировать над помойками…
Мари — пока готовились к взлету, набирали высоту, заправлялись холодным и колким шампанским «Крюг» урожая пятьдесят первого года, говорили о незначащем, ни разу не вспоминая происшедшее в Колумбии, — все это время Мари внимательно поглядывала на Иешуа и на Соледад, пытаясь с помощью того, кто внутри, обнаружить некую опасность ее появления в общей компании. Странно, но она, как и Крис, подумала о кошке: не пробежит ли черной кошкой эта, бесспорно (тут Мари была честна с собой), красивая девица с черными, тяжелыми, до пояса волосами, с кошачьими раскосьми и, кстати, желтоватыми глазами между Иешуа и остальными. Под остальными она, разумеется, имела в виду себя. Не Криса же и не отца Педро… Но Иешуа по-прежнему был ровен со всеми, даже с охранниками, мертво занявшими задние кресла, а Соледад ни к кому не навязывалась, сидела мышкой, переживая свою вновь обретенную решимость. Мари — что! Она вон с малых лет вне дома, она родителей раз в году по обещаниям видит, поэтому и отношения у них — лучше некуда. Пусть раз в году, но зато счастья родителям — на целый год вперед. А эта девочка — домашняя, книжная, музыкально-рояльно-скрипичная, мамина-папина, в деньгах купающаяся, на вид мягкая и податливая, а вот ведь есть в ней жесткий стерженек! Ну, пусть пока не стальной, не титановый, но не согнулся, когда пришла пора уйти с порога отчего богатого дома. Иешуа помог? Но Иешуа и ей, Мари, помог — хотя бы тем, что явился в мир и дал ей дело. И Крису помог, и отцу Педро, и кому еще поможет — как сосчитать и, главное, для чего? Хотя цифра названа: восьмерым еще — точно. Интересно: кто они будут, если будут?.. А тот, кто внутри, на появление Соледад никак не реагировал, спал сладким сном, и Мари потихоньку успокоилась, смирилась, даже снабдила девушку замечательной жетельной резинкой «Orbit no sugar», которая, как вольно утверждает реклама на ти-ви, заменяет дантистов и зубную пасту.
Было, правда, опасение у Криса: а что, если озлобленный папа Гонсалес, у которого не только бизнес похерили, но и любимую дщерь увели, объявит дочку в международный розыск и на честной компании Мессии повиснет тяжкое обвинение в киднепинге? Опять же Интерпол, опять же интернирование в Боготу, опять же тюрьма, опять же неправедный суд и фигец миссии Мессии, извините за невольный ассонанс… Но дочка горячо заявила, что папа на это не пойдет, что она уже совершеннолетняя и что на всякий случай подстраховалась: отправила письма в прессу и в полицию, где объяснила свой уход из дома, никак не связывая его с бизнесом отца. Обстоятельная девушка…
И Иешуа походя заметил про Гонсалеса: мол, не станет он ничего объявлять. Крис поверил Иешуа.
И уже двумя часами позже, когда завершился заоблачный первоклассный обед за общим столом с великим вином «Petrus» урожая тридцать третьего года, насмерть поразившим вкусовые рецепторы Иешуа, когда спутники позволили себе послеобеденный digestive: кто — рюмочку доброго «Delamain», кто — стопарик старого Bas-Armagnac, кто бокал дамского напитка Irish coffee, а кто просто чашку кофе, колумбийского, кстати, когда все расслабились перед еще двумя часами лету до Парижа, Иешуа неожиданно сломал идиллию.
— А ведь Гонсалес был прав, — сказал он, и Мари услышала в голосе Учителя горечь пополам с раздражением.
— В чем? — спросил отец Педро раньше остальных, потому что эта мысль, высказанная Мессией, со вчерашнего дня мучила его.
— В принципе, — неясно ответил Иешуа и добавил не более ясно: — Вернее, в отсутствии принципа… — Все молчали, ждали продолжения. Знали: оно обязательно последует. Даже неофитка Соледад о том догадывалась. И все сказались правы. — У меня действительно нет никакого плана. И цель, которая еще месяц назад казалась ясной и простой, отодвинулась, ушла в черноту. То, что я делаю, — это даже не чудеса, которые так любили Галилея или Иудея. Это лишь капля влаги на одном листе огромного дерева, корни которого уже мертвы, а крона все еще зеленеет. А я не знаю, где корни… Да и это сравнение неточно. Зачем листу капля влаги? Я спас детей от Ханоцри, но не спас их мозг. Я привел воду в эфиопскую провинцию Огаден, но ничего не сделал для других африканских стран, которые тоже страдают от засухи. Я уничтожил коку в Южной Америке, но не тронул посадки конопли на Ближнем и Дальнем Востоке. Мне казалось, я спасаю наркоманов от яда, но другой яд найдет их, или они погибнут от ломки… Я пытаюсь лечить не болезнь, а ее внешние проявления, и тем самым загоняю болезнь глубоко внутрь да еще и создаю у больных иллюзию того, что я — всемогущ. А я — беспомощен. «Ненадежен конь для спасения, не избавит великою силою своею»… Я действительно могу все, но я не понимаю, что мне следует мочь, чтобы сила моя не тратилась впустую. Мне не силы жаль, мне жаль времени и тех, кто верит в мою силу…
— «И Он обнес его оградою, — тихо, словно про себя или самому себе, произнес Педро, — и очистил его от камней, и насадил в нем отборные виноградные лозы, и построил башню посреди его, и выкопал в нем точило, и ожидал, что он принесет добрые грозди, а он принес дикие ягоды»…
— Верно, падре, разве есть что возразить пророку Исайе! Слава богу, что я задумался обо всем этом сейчас, пока не свершилось дальнейшее предсказание пророка: «И ждал Он правосудия, но вот — кровопролитие; ждал правды, и вот вопль»… — Он вдруг оглядел своих спутников, тихо, боясь пошевелиться, сидящих за столом, — не только Соледад, но все впервые видели сомневающегося в себе Мессию, — посмотрел в глаза каждому, легко засмеялся, как разрядил обстановку: — Что вы притихли. Апостолы мои милые? Жизнь только начинается, во всяком случае — моя жизнь в этом трудном мире, и разве не сказано: «И ты будешь ощупью ходить в полдень, как слепой ощупью ходит впотьмах»? Так, падре?.. Я не слепой, но я здесь — как ребенок, но «вот, я ныне отхожу в путь всей земли», и нет у меня иного решения, как пройти этот путь до конца. Я задумался вовремя о том, куда идти. Может, мне и впрямь не хватает кровопролития и вопля, чтобы понять, что и Исайя был слишком оптимистичен: «Всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, и неровные пути сделаются гладкими». Никогда так не будет! Но будет иначе, поскольку ни у Господа, ни у людей нет иных путей, нежели трудные, кажущиеся непроходимыми. Но — глаза боятся, а идти надо…
Падре опять сказал в никуда:
— «Мои мысли — не ваши мысли, ни ваши пути — пути Мои, говорит Господь».
— Помнишь, Педро, был у меня ученик — Фома, который однажды не поверил мне? Мне было просто убедить его: я показал ему свои раны, и он признал во мне — меня. Я не случайно выбрал тебя в свои спутники. Ты — не прост. Ты все подвергаешь сомнениям, но тебя-то мне и недоставало всегда. Там, в Галилее, у меня был Петр, он очень славно умел сомневаться. Не отдаю тебе его роль, уж извини, но будь похожим на него, и мне легче станет увидеть путь…
— И куда мы дальше. Учитель? — спросила Мари. Тот, кто внутри, зашебуршился и заныл, но она прикрикнула на него, и — вот ведь радость! — он затих послушно.
— Кровопролитие и вопль… — задумчиво сказал Иешуа. — Я скоро скажу куда… — И вдруг спросил у Мари: — Тебе давно звонил кто-нибудь из тех таинственных меценатов, которые хорошо знают номер твоего счета?
— Один звонил. Сегодня под утро, — сказала Мари.
— И что он сообщил?
— Этот был немногословен. Коротко, сухо: очередной перевод, дата, сумма… Так что деньги у нас есть, можем лететь куда глаза глядят. Хоть в Антарктиду.