– Слишком длинная, – выкрикнули из толпы, и человечек, повиснув на верхушке фонаря, как сухой лист на ветке дуба, отладил все так, чтобы все остались довольны – кроме, пожалуй, того, кому предназначалась петля. Церковник подошел связать руки Бобби О’Деллу кожаным ремешком, и на жалобу, что слишком туго, голос из толпы выкрикнул:
– Ничего. Тебе терпеть недолго.
Толпа оттеснила меня, и я стал прокладывать себе путь, пока не оказался в первых рядах, прямо напротив осужденного. От страха он сделался серым, как пепел, а огромные черные глаза шарили по сторонам, будто пьяница в поисках дороги к дому. Лицо обвисло, но слова его донеслись ясно:
– Как видно, мне уже не выбраться. Но пусть все знают, моя бедная мать в этом не повинна.
– На хрен твою мамашу, – отозвался человек, что прежде обещал Бобби О’Деллу избавление от временных неудобств.
– Зря ты это, – сказал Бобби. – Не стоило так говорить.
– Да хрен тебе, – ответили из толпы.
В тот же миг другой зритель подскочил к осужденному и с размаху ударил его кулаком в лицо. Бобби опрокинулся на землю, но множество рук выдернули его так быстро, что он как будто проплыл по воздуху, возвращаясь назад.
Какой-то верзила схватил свободный конец веревки, свисавшей с железного бруса, и потянул. Петля на Бобби затянулась, заставив его привстать на цыпочки.
– Не так это делается, – сказал Бобби, чье лицо заливали ручейки крови. – Не так положено вешать. Где мой суд?
– Вот он, – ответил верзила с веревкой.
– Вы не вешаете меня. Собрались просто удавить.
– О, понял наконец, – сказал верзила. Несколько человек ухватили веревку и попятились. И Бобби О’ Делл стал подниматься.
Он оторвался от земли примерно на фут, когда конец веревки обкрутили вокруг столба и завязали в узел. Следом веревка спружинила, и тело провалилось вниз, так что пальцы едва не коснулись земли. Повешенный отчаянно брыкался, пытаясь нащупать опору, но все напрасно. Наконец один его башмак сорвался с ноги и отлетел в толпу, угодив мальчишке в грудь.
Тот выскочил вперед и завопил:
– Видали? Он меня стукнул.
А потом подбежал к Бобби и, неловко замахнувшись, ударил его в живот. И тут же отскочил, потому что теперь Бобби всерьез попытался его пнуть, и для подвешенного на веревке человека, обреченного на медленное удушение, это был впечатляющий пинок. На миг мне даже захотелось, чтобы он повторил.
Пока Бобби раскачивался и крутился, как пиньята, люди выходили вперед и, дождавшись очереди, били его. Кое-кто швырял подобранные с земли куски грязи, и непристойная брань лилась рекой. Тем временем язык у висельника вывалился так далеко, что сейчас бедолага смог бы облизать собственный подбородок. Вдруг он странно поежился, точно змея, что норовит пролезть в узкую норку, и затих. Его продолжали бить.
– Мало было его повесить? – закричал я.
– Деньги-то были не твои, – сказал церковник, и в тот же миг кто-то ударил меня сзади по голове. Дальше я помню только вкус грязи и чьи-то башмаки рядом с моим лицом, а потом на какое-то время все пропало, кроме сцен смерти деда и того проклятого смерча.
Когда я очнулся, начинало смеркаться, а я так и валялся посреди улицы. Что-то влажное тыркалось в меня, и, собрав вместе мысли и зрительные образы, я осознал, что это здоровенный черный боров с пятнами белой шерсти на брюхе. Я резко сел, а боров подступил ближе. Это был громадный зверь, весом фунтов в шестьсот, с клыками длинными и острыми, как лезвие алебарды. Один глаз был заметно ниже другого, как если бы решил найти пристанище отдельно от своего хозяина. В дыхании чудища мешались ароматы кукурузы и коровьего дерьма, прилипшего к его рылу, а теперь размазанного по моему лицу.
– Лучше не дергайся, – произнес голос. – Нервных он недолюбливает. Может и лицо отгрызть.
Медленно повернув голову, я увидел рядом чернокожего с зажатой во рту трубкой из кукурузного початка. Он раскурил трубку, чиркнув серной спичкой о засаленные штаны. По ходу он опирался на воткнутую в землю лопату, черенок которой помещался у него под мышкой. Размерами он превосходил Беспощадного, и коренастое тело поддерживали толстые, как ствол дерева, ноги. Огонек спички в черной ладони больше походил на светлячка. Трубка во рту позволяла похвастаться полным набором красивых зубов. Лицо было гладким, как шелк, и черным, как переваренный кофе.