— Вот, — он придвинул чашку к ней и смотрел, как она медленно проводит пальцем по отбитой ручке. Ему показалось, она вздохнула как-то тяжело, но вот Соф подняла на него глаза и улыбнулась. Внутри все возликовало, будто только этого он ждал все две недели с их последней встречи. Ее улыбки, от которой из уголков глаз разбегались мелкие морщинки. Улыбки, которая была не только на губах, но в ней всей.
Порывисто обняв, он приник губами к ее губам, настойчиво, требовательно, желая, чтоб она ответила. Отклик был слабенький, почти неуловимый. Словно она делала это из вежливости, а не искренне. Из нежелания обидеть, подумал он и немедленно обиделся.
— В чем дело?
— Правила, — сухо сказала она, сделав крошечный глоток.
— Что правила? — взвилась в нем уязвленная гордость.
Прошлые встречи, все ее слова, поведение оставили в душе уверенность, что он понравился ей не вкусом крови, но собой. Родилась и взросла надежда. На понимание, на взаимную симпатию, на ценность для нее. Влюбленность, хоть он и твердил себе, что это невозможно.
— Правила не предусматривают личные взаимоотношения между вампиром и донором.
Она впервые назвала себя вампиром, а его донором. Это было как молотом под дых. Он захлебнулся негодованием и болезненной обидой. Почему она так?
— Я перешла черту, — продолжала она механически, рассматривая что-то над его левым плечом.
Горечь поселилась в душе от ее слов, поднялась и осела на губах противным привкусом.
Он сунул руки в карманы халата, желая скрыть их дрожь.
— Понятно, — подхватил ее сухой тон. — И что?
— Нарушения правил ведут к дисбалансу в отношениях с донором, — продолжала она. — Это не приветствуется, более того порицается.
— Кем?
— Этической комиссией, — она сказала это как нечто очевидное, а ему вдруг стало смешно.
Он громко фыркнул, вложив в это свою горечь и обиду. Ей важнее была какая-то «этическая комиссия»! Этот звук нарушил монотонное течение ее речи. Встретились взгляды, и на дне ее глаз он увидел печаль. Тонкая струна внутри него взвизгнула, обрываясь, и стало глухо, будто все звуки доходили через вату.
Она приняла решение. Накатила глухая тоска обреченности, и почему-то болезненно остро он почувствовал, сколь однообразна и сера будет его жизнь дальше. Без Соф.
— Уходи, — сказал грубо, опустив глаза и рассматривая линолеум на полу кухни.
Она, не споря, поднялась, вышла в прихожую.
Даже не скажет ничего? К своему ужасу он почувствовал закипающие в глазах слезы. Стиснул зубы до скрипа и, влив в голос весь коктейль едва сдержиаемых эмоций, добавил:
— Оплата.
Не удержался, бросил взгляд в окно, где отражался край зеркала. Соф стояла, прижав ладонь ко лбу и морщилась, словно у нее болела голова. Он стиснул зубы еще сильнее, подавляя желание рвануться к ней, обнять, прижать к себе и никогда не отпускать. Плевать на комиссию, на все плевать, ему нужна была его Соф. Он замер на середине прерванного движения. Пусть катится к черту со своей комиссией, безапелляционно заявила уязвленная гордость.
Звякнули ключи, через мгновение хлопнула дверь. В квартире стало пусто и холодно. Прожужжал телефон, сообщая что пришла смс. Рома бессильно опустился на “ее” табуретку и невидящим взглядом уставился в окно. Перед мысленным взором мелькали стоп-кадрами их встречи, ускоряясь, словно кто-то поставил пленку на быструю перемотку. Когда перед глазами заплясали размазанные цветные пятна он почувствовал, что его тошнит и едва успел добежать до ванной.
Умываясь после взглянул в зеркало. Бледный, взлохмаченный, с безумными глазами и горькой улыбкой на губах.
Он вернулся в кухню, открыл шкафчик и достал из глубины небольшую бутылочку настойки. Когда наливал в рюмку, запах ванили и апельсина напомнил о Соф. С отчаянием он подумал, что теперь все вокруг будет напоминать о ней.
Шестая встреча
Дни сделались вязкими и бледными. Как слежавшееся тесто смешались в один большой комок времени. Он вставал по утрам и пил кофе с бутербродами. Чая в доме не осталось, он выкинул весь после ее ухода. Хотел выбросить и чашку но не смог, убрал в шкаф подальше с глаз. Табурет задвинул под стол в самый дальний угол. Убрал фотографии из серванта. Непостижимым образом снимки, на которых улыбалась в камеру его первая любовь, теперь напоминали ему о Соф. Все, даже белье, на котором они провели единственную ночь, отправилось на антресоли. Ему не хватило духу выбросить эти вещи навсегда.