Джон продолжал добросовестно заниматься. Однажды Баррон заметил, как Джон упражнялся молча, нажимая кнопки, но не дуя в мундштук.
Баррон:
«Джон ухватился за это интуитивно. Это работа над кинематикой, мускульными движениями, основной составляющей координации пальцев и кисти, которую нужно развивать».
Однажды вечером Бенни Голсон повел Колтрэйна слушать Паркера. Впрочем, не совсем так: Бенни и Джон пошли в Музыкальную Академию слушать Диззи Гиллеспи, чье имя тогда было более известно, чем имя Птицы. Они сидели на самых дешевых местах в предпоследнем ряду верхнего балкона, когда, — как вспоминает Голсон, — «невысокий приземистый парень в полосатом костюме вышел на сцену, оркестр сделал паузу, и он начал играть. Джон просто замер, слушая все это. Повсюду в зале люди и кричали, хлопая в ладоши и стуча ногами. Представляете, быть саксофонистом и никогда прежде не слышать такой музыки!»
После концерта оба юных музыканта пошли за кулисы брать автографы у Паркера. Там стояла длинная очередь желающих получить подпись, и Бенни сразу влился в нее. Но Джон ждал, в углу, настойчиво и внимательно всматриваясь в Паркера, словно пытаясь перенять его фантастическую технику посредством телепатии.
Наконец Птица сделал последнюю роспись, затем оглянулся и заметил взгляд Колтрэйна, который, подняв голову, впился в маэстро глазами. Их взгляды на мгновение встретились, потом Джон опустил голову вниз и ничего не говорил, пока Паркер не сказал решительно:
— Ну, молодой человек, ты ведь не цыпленок, и я тебя есть не собираюсь. Ты и не саксофон, я на тебе играть не стану. Чего же ты хочешь?
В словах Паркера было, конечно, что-то напускное. Но смысл тирады был в том, что он заинтересовался этим женоподобным юнцом, так долго маячившим в углу, словно ему было просто приятно побыть в присутствии маэстро.
Паркер почувствовал это и был растроган. Он положил руку на плечо Джона и сказал:
— Так ты играешь, о прекрасный юноша?
Голсон, терпеливо ожидавший друга, использовал этот момент, чтобы вмешаться:
— Он играет на альте и, по-моему, очень хорошо.
— А ты кто — его старший брат?
Бенни достаточно хорошо знал, что Птица говорит серьезно, а не ради болтовни, и рассказал Паркеру, для чего они здесь.
И тут Паркер прекратил свое хрипловатое балагурство и серьезно сказал:
— Ну, в следующий раз, когда приеду в Филадельфию, постараюсь послушать, как вы играете.
Он взглянул на часы:
— Но теперь я должен идти: Диззи ждет меня на барбекю, — он рассмеялся, — в качестве гостя, конечно, а не главного блюда.
Обернувшись к Колтрэйну, он спросил:
— И как твое имя, друг?
Наконец Джон заговорил:
— Джон Колтрэйн.
Птица попросил повторить, потом — написать. Джон написал. Затем Чарли выдал еще одну из своих прославленных шуточек и, уже уходя, оглянулся на Бенни и Джона, подмигнул Колтрэйну и сказал:
— Мне нравится твое имя, дружище. Оно ассоциируется у меня со знаком качества английских булочек.
Эдди «Клинхед»[3] Винсон, которого называли «Мистер Клин», за много лет до появления моющих средств приехал из Хьюстона, Техас. Он играл на альт-саксофоне с Кути Уильямсом и прочими, прежде чем обзавелся собственным странствующим оркестром с тенористом по имени Джон Колтрэйн.
Блестящий щеголь и обходительный джентльмен, Клинхед потерял большую часть волос еще в довольно нежном возрасте 20-ти лет. «Слишком много возни», — говорил он Малькольму X (которого впоследствии прозвали «Детройт Ред» — Детройтский Рыжий — и который раз и навсегда позволил своим волосам расти естественным путем). Не любивший ни париков, ни шляп, м-р Клин, опередив Юла Бринера на поколение, всегда гладко брил свою голову.
Его саксофонный стиль был занимательной смесью блюза и бопа; последний под непосредственным влиянием Чарли Паркера. Потому что еще в 1939 года, разъезжая с бэндом Милта Ларкинса, Клинхед впервые услышал Птицу, который играл в то время у Джея МакШенна. Это было в Шривпорте, Луизиана. На джемсейшн после работы Винсон изничтожил всех, но вдруг, как он рассказывает, «на сцену вышел этот младенец со своим альтом и начал выдавать самые невероятные вещи, какие я только слышал в своей жизни. Он меня хорошо срезал, он меня расколошматил». Птице было тогда 19. «Я обнял этого парня, — продолжает Винсон, — и сказал ему: «Ну, ты теперь от меня не уйдешь, пока не покажешь, как ты заставляешь свою дудку выделывать это».