Все это, разумеется, не означало, что Колтрэйн хотел добиться мощного, плотного звучания. Просто он стремился выработать яркую проникновенную интонацию, подобную звучному голосу, которого — он знал — у него никогда не будет. И он работал над этим звуком, заимствуя кое-что у Пауэлла (как только что упоминалось) и вообще учась у любого саксофониста чему только возможно. Но зубы продолжали беспокоить его. Временами боль усиливалась до такой степени, что он вынужден был заглушать ее выпивкой, и, с трудом подавив агонию, как можно дольше оттягивал очередной неизбежным визит к дантисту.
Это помогало, но ненадолго.
Между тем ухудшение экономического положения в 1950 году вовсе не способствовало увеличению загрузки оркестра постоянной работой. Ставка музыканта в оркестре Диззи была около 125 долларов и даже выше. Уровень расходов сохранялся, тогда как доходы падали; транспортные же расходы временами начинали расти столь стремительно, что когда однажды оркестру потребовалось проехать 500 миль до очередного места выступления, Гиллеспи заметил: «Было бы дешевле купить для вас подростковые велосипеды».
Начиная с Недели Благодарения, оркестр стал работать в нью-йоркском «Боп-Сити» — на углу Бродвея и 49 Стрит. Дела оркестра шли неплохо, а в отношении слушателей — гораздо лучше, чем на концерте в Литтл-Роке, где в зале на 5 тысяч мест сидело лишь две дюжины человек. Времена для биг-бэндов были столь плохими, что даже Каунт Бэйси сократил свой оркестр до 6 человек, чтобы прокормить музыкантов (через два года, однако, он вновь вернулся к биг-бэндовому составу, сохранив свой оркестр по сей день).
Но это был Бэйси, а не Гиллеспи. Поэтому в рождественский вечер 1950 года Диззи сказал своим музыкантам, что по окончании недели, в первый же день Нового года, «придется разбежаться». Джона и Джимми это не касалось.
Гиллеспи сократился до секстета, сохранив обоих саксофонистов, но Джона перевел на тенор, как это делал и Винсон, и до этого Джон иногда заменял в биг-бэнде тенористов, когда кто-нибудь из них не мог играть; шефу нравилось, что Джон работает на теноре не меньше, чем на альте. А Джон, возможно, помня слова Джесса о Птице и о самом себе, начал подумывать о смене саксофона. Таким образом, переход с альта на тенор был для него сущей удачей.
Джимми Хит оставался в малом составе лишь несколько недель. Поэтому в первые несколько месяцев 1951 года в состав комбо входили лишь Колтрэйн на теноре, труба Гиллеспи, ритм-группа — и всё.
Мэттью Растелли:
«У Колтрэйна были такие выдающиеся идеи и техника, что всякий раз, когда я слышал, как он упражняется, останавливался и слушал».
Джордж Саркис:
«Каждый раз, возвращаясь в Филадельфию, он расспрашивал меня о мундштуках. Преподаватель, у которого он учился, посылал его ко мне. Я показывал ему мундштуки — от 5-го до 7-го номер Это были широкие мундштуки, требующие значительного контроля над дыханием и мощных легких. Очень трудно выбрать мундштук, обладающий одинаковыми возможностями и в верхнем, и в нижнем регистрах, но он продолжал искать».
Дэннис Сэндол:
«Я учил Джона Колтрэйна музыкальной технике повышенного уровня трудности. Начал с теории, потом параллельно перешли к практике. Он расспрашивал меня о би-и политональности, я предлагал тетракордовую и пентатоническую технику, а также диатонические гаммы — и вскоре он играл арпеджио их всех. Я учил его по своему тезаурусу звукорядов, который я составлял годами, используя звуки экзотических рядов и смешивая их с западными гаммами, где это возможно. Он занимался также хроматическими гаммами, модальными звукорядами, педальными кластерами и гармонией, построенной на мелодических линиях, без использования аккордовой структуры».
Когда Джон Колтрэйн в начале 1951 года после ухода от Диззи Гиллеспи возвратился в Филадельфию, туда же приехала его мать с сестрой Мэри, а Джеймс Кинзер был еще там. Слишком мала была площадь одной квартиры для такого количества народа. Настало время внести перемены.
И они переехали.
Из полуразрушенного негритянского гетто с выкрашивающимися коричнево-каменными домиками и улицами, усеянными отбросами, они переехали в Северо-Западный район, именуемый «Стробэрри Меншс» (»Земляничные дворцы»). Первоначально это был еврейский район, пока в конце 40-х годов в квартале не появилось несколько негритянских семей. Потом белые — и евреи и не-евреи — по большей части исчезли и стали селиться негры.
Новое жилище Колтрэйнов и Кинзеров было трехэтажным кирпичным домом на Северной 33-й Стрит, возвышавшимся над Фэрмаунт Парком — внутригородским оазисом, предлагавшим траву и деревья в контраст многолюдным улицам города. К тому же они приобрели этот дом в собственное пользование: Джон получил деньги по солдатскому займу, а у миссис Колтрэйн оказались небольшие накопления. Менее чем за 10000 долларов с 10 % скидкой они превратились из квартиросъемщиков в домовладельцев и стали хозяевами восьми меблированных комнат с уютной и удобной мебелью в южном стиле. У Джона и Джеймса было по комнате на втором этаже; последний оставался там еще около двух лет, прежде чем найти новую квартиру. Помещения миссис Колтрэйн и сестры Мэри были этажом выше.