Купив квартиру в Выборге, решили обзавестись новой мебелью. Эту же думали продать, но, кто знал, что события будут развиваться настолько стремительно.
Глава XXII. Государственная граница
Оделся. Вышел из квартиры. Закрыл замок. Спустился по лестнице. Оказался на улице. Выкинул ключ в канализационную решетку.
Повезло с извозчиком. Взял у дома. Поехал завтракать на Финляндский вокзал, в надежде добраться оттуда до Белоострова.
Выпив кофе с круасанами, неизвестно ещё каким образом выпекаемыми в постреволюционном городе, на практически закрытом вокзале. Настроение поднималось. Жизнь давала надежды. Вышел на площадь, где должны быть извозчики. И они действительно были. Подошёл к одному, самому крайнему, бородатому, с хитрыми глазами. Боялся таких прежде. Сегодня же, словно знал; именно у этого человеческого типа и хранятся все тайны мироздания. Спросил:
— До Белоострова повезёте?
— Да, — подозрительно легко ответил тот.
— Много ли возьмёте?
— Договоримся, — где-то в глубине бороды зародилась хитрая улыбка. Не столько заметил её, сколь почувствовал через густую растительность.
— Ты барин не дрейфь. Двадцать рублёв возьму я. А, что!? Имею право. Вона, все по три червонца берут. А я вот, что тебе скажу. Оно то может и хорошо, что инфляция така. Но, только вот где ж деньги то брать? Ведь никому-то больше платить не стали. Как получал народ, так и получает. А тратить, вынь да полож. Надо и совесть иметь. А она-то есть у меня, с детства её берегу.
Но! Родимые! — слегка, так же лениво, как и говорил, дёрнул за вожжи.
Через полтора часа уже въезжали в Белоостров.
— Ну, милой человек, времена сейчас неспокойные, так, что давай деньги и, главное не нервничай. Нормально всё с тобой будет. Переправишься через кордон. Я тебя на станцию подвезу, и скажу, с кем договариваться. А ты уж не плошай там. Сам крутись, — пропустив бороду сквозь зажатую в кулак кисть руки, затянул заунывную извозчичью песню.
Вся эта суета, что творилась вокруг Якова Карловича последние годы не предвещала ничего хорошего. И наступивший семнадцатый явился жирной точкой в окончательном осмыслении происходящего. Всю жизнь был далёк от тайных обществ и революционных кружков, кои, впрочем, причислял к первым. Будущее своё делал своими руками, не нуждаясь в борьбе с существующими порядками, принимая их, как данность. Ценил самодержавие, считая его единственным спасением для России. Не хотел замечать, и уж тем более разглядывать под лупой недостатки прошлых императоров.
Когда, в марте отрёкся Николай, не поверил своим глазам, читая в Санкт-Петербургских ведомостях манифест. Но, не мог представить себе такую великую страну без помазанника Божия. Казалось; если это правда, должна тут же провалиться под землю, исчезнуть. Но, небо было пронзительно голубым. Редкие, всклокоченные облачка плыли по нему в сторону Балтики, уносимые ветром. Никто не кричал, не плакал, не возмущался. Всё оставалось, как и прежде. Но, где-то в глубине его сознания происходили сейчас необратимые изменения. Мир уже никогда не мог оставаться прежним. Хорошо, с мгновенной пронзительностью понял тогда.
Вся его карьера. Дело, которому посвятил жизнь, являясь чиновником в адмиралтействе, вдруг в один миг стало таким незначительным, ненужным, еле заметным.
Вспомнил, как сидел на скамейке, в скверике у стен, заложенного ещё при Петре здания, разрезающего сейчас своим шпилем облака. Так вот почему они такие рваные! Приметив это, поддался невольной панике. Нарастала в нём стремительно, словно морская волна, перед тем, как обрушиться на песчаный берег. Как в детстве, когда строил из песка крепости и города, затем наблюдая, как гибнут от растущего из-за изменения ветра прибоя. Тревога теперь таилась во всём, куда бы ни устремил свой взгляд. Именно в тот момент, когда произошло полное осознание произошедшего, всё помчалось вокруг. Люди стали быстрее переставлять ноги. Те, кто стоял, пошли. Моторы не останавливались, проносясь мимо. Коляски чудом разминались с ними на перекрёстках. Показалось; сам мир понёсся мимо со страшной скоростью, и остановить его уже не в праве никто. Да и попыток больше не будет предпринято. Ибо остался неуправляем, брошен, покинут.