— Пожалуй, с этими солдатиками можно и Индию у англичан отобрать, и Месопотамию… — как-то мечтательно отметил брат Херонимо. — А там и Турцию подмять, и Кавказ.
Бруно согласился. Ему уже рассказали, что и в Турции, и в Месопотамии, — стоит отъехать от города на два дня пути, — живут, по сути, те же дикари-земледельцы, что и здесь. Крести в правильной вере, огораживай частоколом или глинобитной стеной — и готова редукция! А как только Бруно прогонит их всех через общие обеды за общими столами и назначение выбранных святыми отцами жен, с ними вполне можно будет и брать в обучение чужих детей, и даже штурмовать столицы.
Вселенские куранты, в котором каждому народу будет определено свое место, в едином на всю планету механизме уже проглядывались.
Уже перед самым Асунсьоном индейцы нанесли по армии комунерос такой сокрушительный удар, что обоз оторвался от войск, и Амир со своими неграми был вынужден уходить прямо в лес.
— Быстрее! — орал он. — Еще быстрее!
И нагруженные медицинским скарбом и четырьмя ранеными офицерами рабы прибавляли ходу. Однако оторваться от индейцев не удавалось. Знающие лес как свои пять пальцев, привычные к здешнему климату и укусам парагвайской мошкары, бесстрашные, как дети, а теперь еще и с настоящим оружием в руках, индейцы могли дать фору любому белому или черному чужаку.
А когда через несколько часов улюлюканье сзади как по команде прекратилось и Амир огляделся, присел на огромный поваленный ствол и с ужасом признал, что понятия не имеет, как отсюда выбираться.
— Амир, — тронул его за рукав Ахумба, тот самый паренек, которому он когда-то вправил плечо, — смотри, индейцы.
— Где? — подскочил Амир.
Он ничего не видел.
— Вон там… — показал пальцем Ахумба, — прямо на тебя смотрит.
Амир проследил за направлением пальца и обмер. Из кустов на него смотрело разукрашенное красной и черной глиной лицо.
— Людоеды…
Теперь было понятно, почему крещеные индейцы прекратили преследование. И Амир понятия не имел, в чьи руки лучше попасть.
— Амир, — ткнул он себя кулаком в грудь.
Людоед молчал и смотрел.
И тогда Амир, почти ни на что не надеясь, снял пояс вместе с хорошим марокканским кинжалом, показал, как замечательно он выходит из ножен, и легко, аккуратно бросил все это вперед.
— Бери. Это тебе. Подарок.
И вот тогда из леса начали выходить все. Они просто раздвигали ветки, и серые от ужаса негры, и зеленый, наверное, от еще большего ужаса Амир видели, что окружены так плотно, как бывает окружена рыба, попавшая в сеть.
Томазо торопился, но за армией индейцев не поспевал. Когда он входил в очередной поселок, там все уже было сделано — ни еретических евангелистских священников, ни старейшин землячеств. А когда он все-таки нагнал один из отрядов, то понял, что Орден победил.
Решительные, бодрые, веселые туземцы двигались по разбитой и грязной от вечных проливных дождей дороге под звуки флейт и барабанов с такой энергией, с такой внутренней силой, что сразу становилось ясно, кто здесь хозяин.
— Эй, брат! — окликнул Томазо едущего на муле монаха. — Какая редукция?
— Санта-Анна…
Томазо удивился. Он неплохо изучил карту, а потому знал: Санта-Анна отсюда черт знает где!
— И как долго сюда шли? — поинтересовался он.
Монах рассмеялся:
— Две недели, брат! Думаю, до Сальвадора месяцев за восемь дойдем!
Томазо сглотнул. Такой скорости не могла достигнуть ни одна армия Европы ни в одной известной ему военной операции.
Он хорошо знал возможности наемных голландских и английских отрядов. Он лично внедрял в управление кастильских комунерос агентов Ордена, а потому знал все их слабые места.
Но этим… этим воинам он, пожалуй, не сумел бы противопоставить ничего.
Их невозможно было купить за золото — они просто не знали, что такое деньги. Их невозможно было запугать — они, словно дети, были свято убеждены, что все попадут в рай. Они охотно подчинялись монахам, а главное, они им верили, они их даже любили! Ибо то, что обычно ждало их за частоколами редукций, было намного страшнее.
«А ведь мы победили! — счастливо хохотнул Томазо. — Жаль, что раньше не решились…»
Амир отсиживался у дикарей около недели, но выяснить, людоеды ли они, ему так и не удалось. Да, черепа на кольях у хижин торчали, но всю эту неделю питались они в основном рыбой, птицей и какими-то личинками, довольно приятными на вкус.
А когда он решил-таки, оставив раненых поправляться и далее, идти в Асунсьон, Амир вдруг с удивлением обнаружил, что не может собрать своих негров. Двое ушли с мужчинами на рыбалку, еще четверо — на охоту, а вошедший в возраст Ахумба, как ему сказали, прямо сейчас проходит какое-то испытание, чтобы иметь право называться мужчиной.
— Ну, значит, так Аллаху угодно! — рассмеялся Амир и начал прощаться.
Он уже видел, что все его рабы словно вернулись домой после долгого, лично для них совершенно бессмысленного пути.
Когда Томазо вошел в Асунсьон, там уже правили бал индейцы, а если точнее, святые отцы, и на центральной площади даже установили несколько столбов с заранее приготовленным хворостом.
— Для кого поставили? — подошел Томазо к палачу, проверяющему надежность крепления цепей к столбам.
— О-о-о, — протянул тот, — у нас вся городская тюрьма забита. Есть для кого.
— А где Совет редукций заседает? — поинтересовался Томазо.
— А вот здесь по улочке пройдешь, мимо здания магистрата, а там у людей спроси.
Томазо поблагодарил, высоко поднимая ноги, пробрался меж разлегшихся на мостовой отдыхающих индейцев, прошел улочкой, отыскал магистрат, затем Совет и сразу же наткнулся на Бруно.
Его убийца сидел во дворе на скамейке, в тени раскидистого дерева рядом с тощим высоким монахом и что-то чертил палочкой в пыли.
— Здравствуй, Бруно, — подошел Томазо.
Часовщик выронил палочку и медленно поднял глаза.
— Здравствуй, Томазо…
И тогда сидящий рядом высокий тощий монах удовлетворенно улыбнулся и встал.
— Здравствуйте, сеньор Хирон. Счастлив, что вы до нас добрались.
Час десятый
Томазо сидел на самом почетном месте и лениво наблюдал за возбужденными, счастливыми членами Совета.
— Надо сразу на Буэнос-Айрес идти! — предлагал один.
— Нам главное — сахарные заводы от голландцев оборонять, — возражал второй. — Оттуда — главные деньги!
Слепо исполнявшие приказы Короны, а потому никогда не вооружавшие индейцев святые отцы лишь теперь осознавали, какой объем реальной власти они упускали.
— Наши индейцы войдут в Буэнос-Айрес, как крестоносцы в Святую землю, — уверяли они.
— У нас уже появились кандидаты в святые мученики — братья-индейцы Хуан и Мануэль, — рассказывали на перерывах монахи о попавших в руки то ли мамелюков, то ли комунерос воинах.
И все они, на деле доказавшие, что могут не только отстоять интересы Церкви, но и пойти дальше, были исполнены предчувствия большого и прекрасного будущего.
А потом прибыл старичок-ревизор из Ватикана — тихо, несуетно, в неприметном одеянии самого обычного францисканца.
— Да-да, Томазо Хирон… — сверился он со списком, — с вас и начнем.
«Ну, вот и все, — понял Томазо и покорно двинулся в мгновенно освобожденный для посланника Папы кабинет. — Сейчас все точки над „i“ и будут расставлены…»
— Это вы ведь у нас отвечаете за агентуру в Парагвае? — сразу приступил к допросу ревизор.
— Нет, — покачал головой Томазо. — Это не так.
— Но Генерал утверждает, что все агентурные промахи, из-за которых мы не знаем истинного положения вещей, — ваша вина.
Томазо поперхнулся и закашлялся. Брат Хорхе откровенно не тянул на занятое им генеральское кресло, если сдавал своих — тягчайший грех даже для рядового члена Ордена.