Часовщик
На тихой улочке стоит дом. Бревенчатый, в два этажа. Кто-то говорит, что он утопает в зелени, кто-то, что зарос по крышу сорняками. Мне смешно. Мне все равно. Раз дому нравится, то пусть так и будет. Он тёплый и скрипучий. Я живу в нем всегда. Нет, не всю жизнь, не сколько себя помню. Всегда. И всегда он такой. Потёртый, в заплатках, но добрый и верный. Порой мне кажется, что это мои домашние тапочки разрослись до гигантских размеров. И теперь я в них живу. Нет, это шутка. Мои тапочки всегда на месте. Вон, стоят послушные. Какого ж они цвета? Вроде были коричневыми, или малиновыми... Каждое утро, спускаясь в мастерскую, радуюсь приветственному скрипу лестницы. Она хоть и обижается на меня порой, но всегда говорит: «Привет, старина. Опять за винтики-шурупчики садишься? Ну, давай, давай, топай. Да не вздумай стареть». Я улыбаюсь. Чувствую, как еще одна морщинка прорезает моё лицо. Я радуюсь и ей. Говорю: «Привет. Ты принесла привет от старости? Хорошо, располагайся. Но твою хозяйку я в гости не жду». Я спускаюсь. Последняя ступенька мне что-то недовольное пищит на прощание. Вот и мастерская. Солнечный столб бьет в низкое окошко, наполняя комнату теплом и радостью. Пылинки кружатся гигантским хороводом. Каждая норовит сесть на меня и прошептать что-то детское и наивное. Я слушаю их. Они долго не успокаиваются и наполняют мастерскую весельем. А вот и стол. О! Он куда старше меня. Я помню всю историю нашей дружбы до мельчайших подробностей. Первое знакомство... Он громадой утёса возвышался надо мной. Мудростью дышала вся его поза. Тогда я и подумать не мог, что он будет мне другом. Строгий учитель. Гордый и неприступный властелин. Первый разговор... Мой лепет: «Простите. Можно мне присесть?» Сколько всего пережито вместе. Я помню каждую царапинку и трещинку. Помню когда и почему они появились. За какие-то мне горько, за какие-то совестно, а какими-то горжусь. Я сжимаю ладонью край массивной столешницы. И получаю ответное пожатие. Крепкое и уверенное. Он молчит. Он не многословен. Это лишнее. Он мой друг. Перевожу взгляд на стену. Надо же! Они все идут! Минута в минуту. Только сейчас понимаю, что не обращал внимания на их голоса. А они кричали мне: «Привет, папка! Здравствуй, отец!» Тиканье маятников, шелест маховиков и скип пружинок нёсся в меня. Я подошёл. Радостное тиканье перешло в какой-то гвалт. Я улыбнулся, погрозил пальцем. «Ну-ка, что вы тут устроили!» Шутливая строгость их веселит еще больше. Иду умываться. Капли ледяной воды летят в лицо. И каждая радостно кричит: «Ага! Вот тебе частичка бодрости, радости и здоровья!» Довольно пофыркав, беру огромное махровое полотенце и иду к зеркалу. Говорю себе: «Спокойно. Надо на себя посмотреть». В зеркале никогда не вижу одного и того же лица. Это не волшебство, просто в зеркало надо уметь смотреть. Смотреть на себя, а не на своё отражение. Вот и сейчас. Так, ну что же? Отлично! Нет причин для беспокойства. Совесть чиста, душа спокойна, сердце полно сил. Надо позавтракать и за работу. Утро проходит размеренным шагом. Болтики, шурупчики, шайбочки, пружинки. Они никогда не убегают от меня. Они любят мои руки. Они знают, что я никогда не пережму их отверткой, никогда не сорву резьбу... Странная мысль... Неужели такое можно сделать. Как? Как можно без нежности вкрутить такой приветливый болт, который, сияя, кричит тебе: «Как я заждался! Ты что, забыл про меня?» Нет, дружок, не забыл... Я не умею забывать. Забулькал звонком телефон. Он у меня недавно. Соседский внучок Пашка притащил откуда-то. «Вам крутая трубка не идет! Вам ретро надо. Вот и принёс. Смотрите, как к вашей старине подходит!» Старина... Странное слово. Старина - это что-то отжившее, былое, канувшее в лету. А у меня всё живое, всё настоящее. Я беру трубку с раструбом как у граммофона. Треск и грохот мигом наполняет ухо. - Здрасте! Это я, Паша. У меня проблема. Оказывается завтра по математике контрольная. Я не успел подготовиться. Вы мне не поможете? Пожалуйста! Вот сорванец. Спрашивается, сколько можно гонять по двору мяч? А теперь контрольная. Нет, надо браться серьёзнее. - Нет, Пашенька, не смогу я тебе помочь. Забыл я арифметику. Прости уж... Пашка насуплено дышит в трубку. Понимает. - Ладно. Пойду учить, - голос полон напускной обиды. Я улыбаюсь. Пашка хороший парень. Знает, что если очень надо, я помогу. Я всегда стараюсь помочь. Всегда. И почти всегда помогаю. Почти всегда... Я провожу ладонью по гладкой столешнице, и тот час же в голову рвётся вихрь воспоминаний. Весна в этом году была ранняя. Тающий снег превратил дороги в непроходимую кашу. Пашка тогда прибежал в материнском ватнике и сапогах. Больше на нём ничего не было. С порога на весь дом звенел его захлёбывающийся слезами крик. Светлана, Пашкина сестра, собралась рожать. Слабенькая девочка, с лебединой шеей и огромными серыми глазами. За ней постоянно ходила мать. И не напрасно - УЗИ показало, что роды будут очень сложными. Что творилось тогда с телефонами никто не знает, но дозвониться до скорой было невозможно. И когда всё-таки это получилось, мучения уже достигли апогея. А скорая всё не ехала. Девчушка была почти в шоковом состоянии. И я помог. В канун Иванова дня полнеба заволокло гарью, вой сирен рвал тишину городка. Горел кирпичный завод. Пожарные не успевали сбивать пламя, и огонь быстро шёл в наступление. А рядом была автозаправка, за ней начинались военные склады. Ситуация была критическая. Конечно, я помог. Даже когда Степан Игоревич, директор Пашкиной школы, опаздывал на самолёт, я помог. Я не помог лишь однажды. Тогда пришла старушка. Это потом я понял, что она состарилась за одну ночь. А сперва мне показалось, что этой женщине очень много лет. Она двигалась осторожно, словно в тумане. Седые пряди обрамляли не лицо, а восковую маску застывшего горя. Слёзы непрерывно текли из бесцветных глаз. Дрожащей рукой она подала мне конверт. Мне показалось, что кожа её рук превратилась истлевающую бумагу. Я осторожно взял конверт. Это было извещение о гибели сына. Мои слёзы капали на стол. За пеленой слез я только слышал беспомощное бормотание своего голоса. Он был слабый и беспомощный, как в детстве. «Я не могу управлять жизнью. Я не могу... Я не могу... я могу лишь создавать время...»