Станция «Южный Кенсингтон» находилась неглубоко под землей, всего около двадцати футов от поверхности. Контролеры, изумленные видом его покрытой пылью и пеплом фигуры, даже не проверили у него билет. Они не слышали взрывов: Вестминстер был отсюда слишком далеко. Выйдя из метро, Таниэль не сразу сориентировался, но вскоре сообразил, что станция находится в верхней части Найтсбриджа. Дождь припустил так сильно, что капли отскакивали от мостовой, и над ней висела пелена тумана. Шум окрашивал все вокруг в цвета радуги, и он оперся рукой о стену. Призматические цвета обычно казались ему красивыми, но из-за рези в глазах, пока он не привык к звукам, Таниэль видел лишь пульсирующие вспышки. Наконец, раскрыв над головой зонт, оставивший у него на коленях мокрые следы, пока он держал его, сидя в поезде, Таниэль зашагал вдоль длинной улицы.
Филигранная улица состояла из домов средневековой постройки с выступающими вперед верхними этажами. На ее дальнем конце фронтоны домов подходили друг к другу так близко, что соседи, стоящие друг напротив друга у окон своих спален, могли бы обменяться рукопожатием. Из-за темноты номера домов были неразличимы, но Таниэлю не стоило труда найти дом двадцать семь: это была единственная лавка, в которой до сих пор горел свет. Лампа в ее витрине освещала механическую модель города, прираставшего мостами и башнями до тех пор, пока он не стал Лондоном. Таниэль толкнул дверь, она оказалась незапертой. Колокольчика на ней не было.
– Есть здесь кто-нибудь? – позвал он в пустоту. Его голос звучал надтреснуто. Электрические лампы зажглись, когда он вошел внутрь, и он замер, не понимая, каким образом это произошло, и ожидая с напрягшейся спиной, что за этим последует. Ряды лампочек на потолке образовывали причудливые круги. Ему приходилось видеть подобное на улицах, когда включали иллюминацию, но никогда в домах. Вольфрамовые нити в них, вначале оранжевые, затем становились желтовато-белыми; они были намного ярче газовых ламп. Блеск электричества заставил его стиснуть зубы. В этом было что-то неправильное, как в бесконечном переплетении рельсов возле вокзала Виктория. Однако ничего особенного не случилось, только свет стал слегка ярче. Все вокруг засияло в этом новом свете. У противоположной стены стояли высокие часы с маятником, приводимым в движение сочлененными лапками и крылышками золотой цикады. В воздухе вращалась механическая модель Солнечной системы, поддерживаемая магнитами, а на краю стоящего на возвышении письменного стола уселись две маленькие бронзовые птички. Одна из них, подпрыгивая, приблизилась к микроскопу и стала заинтересованно постукивать клювом по его бронзовой оправе. Все вещи в этой комнате мерцали и мигали, щелкали и тикали.
Возле двери висело объявление:
Он уже собрался снова крикнуть, но в это время расположенная за стойкой дверь открылась. В комнату вошел коротенький человечек со светлыми волосами; он пятился задом, потому что в руках у него были две чашки с чаем. Повернувшись к Таниэлю лицом, он кивком поприветствовал его. У человечка были раскосые глаза. Азиат. Таниэль смутился.
– А… э… вы говорите по-английски?
– Конечно, я ведь живу в Англии, – ответил человечек. Он протянул Таниэлю чашку. Кожа у него была такого цвета, какой Таниэль приобрел бы, проведи он неделю на солнце.
– Чаю? Ужасная погода.
Таниэль прислонил к стулу мокрый зонт и взял в руки чашку. Чай оказался зеленым. Он вдохнул древесный аромат пара и почувствовал, что горло его прочистилось от налета сажи. Он собирался сразу приступить к вопросам, но вид маленького иностранца привел его в замешательство. Он был одет как англичанин, но одежда была поношенной, и это, в сочетании с сутулой фигуркой и черными глазами, делало его похожим не столько на живого человека, сколько на дорогую, но заброшенную куклу. Таниэль не мог придумать, какая страна известна своим похожим на сломанные игрушки населением. Он помотал головой, возражая самому себе. Вовсе не обязательно это должно касаться всех жителей страны. Сидящий перед ним человек может иметь свой собственный, индивидуальный облик и характер, отличный от других представителей его нации. Его мысли приобрели причудливое направление: они будто съежились, и если обычно его разум представлял собой простой чердак, теперь на его месте появилось что-то вроде ночного собора, с его бесконечными галереями и теряющимися во тьме перекрытиями – невидимыми, но отзывающимися на шаги эхом. Он заставил себя отхлебнуть чаю из чашки. Эхо ослабло.