Став взрослее, я обнаружил, что мои старшие братья тоже обвиняли отца в смерти матери. Они полагали, что тот должен был любой ценой отвезти ее в Радом, потому что из-за болей она была не в состоянии самостоятельно принимать решения. Конечно, просто задним числом рассуждать о том, что следовало бы сделать.
Трагедия коснулась всех сторон жизни нашей семьи и преследовала меня и много позже. Я мало что помню с тех времен, когда она была жива, но в моей памяти запечатлелось, как однажды к Пейсаху мы должны были одеться в новое. Мне было года три, мама купила мне матросский костюмчик с большим воротником, галстуком и бескозыркой с лентами. Это было прекрасно! Я был по-настоящему счастлив.
Мой отец остался с пятью детьми младше одиннадцати лет, без всякой сторонней помощи. Днем он был занят в лавке, а по вечерам готовил и присматривал за Мойшеле.
Пейсах наступил через тридцать дней после Пурима, и отец делал все, чтобы подготовиться к празднику самостоятельно[10]. На седере за столом были лишь он и мы, дети, – впервые без мамы. На следующий день отец вернулся из шул (синагоги) усталым. Был прекрасный день, мы втроем играли на улице. Он попросил нас с сестрой присмотреть за Мойшеле и пошел вздремнуть. Подгузник Мойшеле наполнился, но Ханеле и я не знали, что делать. Чего можно ожидать от шестилетней девочки и четырехлетнего мальчика?
Мимо проходила соседка, она увидела, что происходит, накормила малыша и поменяла грязный подгузник. А затем пошла к бабушке и рассказала об этом.
Явилась бабише и застала нас во дворе. «Я забираю маленького, теперь он будет жить со мной», – заявила она. У моей сестры хватило сехеля (ума) сказать: «Зачем ты это делаешь? Папа, собираясь поспать, велел нам присмотреть за ребенком. Он проснется и обнаружит, что Мойшеле нет. Я пойду скажу ему». Бабушка ответила: «Не буди его. Не говори ему ничего». Она схватила малыша и ушла. Мы знали, что отец и бабише не любят друг друга. Но для меня и моей сестры она оставалась нашей бабушкой, частью нашей семьи. Отец не велел нам ходить к ней, но мы все‐таки иногда заглядывали к ней без его ведома.
Когда отец проснулся, мы рассказали ему, что произошло. Он принялся кричать, изливая на нас всю боль своего разбитого сердца. А потом послал нас забрать брата. «Бабише, верни нам малыша, отец нас убьет», – просили мы ее. На что она отвечала: «Он не убьет вас. Он будет счастлив, что кто‐то присматривает за маленьким. Ребенку лучше остаться со мной, и точка. Скажите ему, чтобы больше вас не присылал. Если захочет прийти сам, то получит, что ему причитается. Нечего ложиться спать, оставляя детей присматривать за маленьким». Мы передали отцу бабушкины слова, и на этом все закончилось. Мойшеле остался с ней.
То, что брата забрали, не казалось мне таким уж плохим вариантом. И сестра была со мной согласна. Мы понимали, что еще слишком малы и мальчик получит лучший уход у бабушки и тети Перлы, которая была еще не замужем и жила с матерью. До этого мы с сестрой должны были ухаживать за малышом целый день, пока отец был занят в лавке.
Позже, когда Мойшеле научился чуть лучше ходить и говорить, бабише посылала его каждое утро к нашему дому с льняным мешком на шее – за булочками. Он объявлял: «Я пришел сюда за булочками. Вы должны дать мне булочек». Отец клал булочки в мешок, и Мойшеле убегал на улицу, где его ждала бабушка. Так у него появилась хоть какая‐то возможность повидаться с семьей.
Через несколько месяцев, летом 1924 года, друзья отца уговорили его послать Мейлеха и Ицеле учиться в йешиву[11], расположенную в городе Шедлиц. Они сказали, что одинокому мужчине слишком тяжело ухаживать за таким количеством детей. А школа – это ненадолго, всего лишь на время. В нашем доме все было так – «всего лишь на время».
Ицеле было одиннадцать лет, он ходил в третий класс в государственной школе. Мейлех в свои девять был второклассником. Большинство религиозных людей, особенно хасиды, предпочитали не отдавать своих детей в гойские (нееврейские) школы. Мой отец считал, что в дополнение к еврейскому образованию хорошо было бы иметь и светское. А теперь мои братья должны были поехать в далекий город и получать только строго религиозное образование в известной йешиве. Они плакали.
Они жили в йешиве, как в приюте, и бесплатно питались за счет благотворителей. Спали в бейс-медрише – комнате для занятий. Так жили все бедные йешиботники. Спустя некоторое время все меньше семей стали жертвовать еду, и братьям приходилось добывать пропитание самим, хотя денег у них не было.
10
Подготовка к Пейсаху требует тщательной уборки и специальной подготовки всей посуды и кухонной утвари, применяемой во время праздника. Это предписывается еврейским законом, запрещающим употребление хамеца (дрожжевого хлеба, поднимающегося при выпечке) в Пейсах. (Исход, 13:6–8). Раввины учат, что хамец является воплощением эгоистичной гордыни, порабощающей наши души, и обычная физическая работа по уборке дома должна дополняться личными усилиями каждого человека по освобождению себя от духовного рабства. Согласно Рамбаму, мудрецу XII столетия, цель состоит в том, чтобы уничтожить хамец «в собственной душе».
11
Йешива – религиозное учебное заведение, где еврейские юноши изучали Тору. Ученики назывались йешиботниками.