Приблизительно в это время, ну, может быть, чуть позже, да, должно быть, где-то в начале марта, он услышал о помощнике машиниста, который разобрал по частям мотор катера и отправил его домой в разобранном виде: руль, крепеж, карбюратор — словом, всю махину часть за частью и выдавая каждую посылку за сувенир, посылаемый любимой мамочке. Джейсон интуитивно понимал, что эта история здорово преувеличена, но изобретательность машиниста подсказала ему неплохую идею: если он не может превратить йены в доллары или послать их домой, то почему бы не истратить их на то, что дома будет представлять ценность? Почему бы не купить на них, скажем, тот же жемчуг?
Кимо была толковой маленькой шлюхой, с которой он путался, будучи в Токио. Именно ей он как-то проговорился, что, может быть, купил бы немного японского жемчуга. Джейсон уже до этого несколько раз намекал ей, что подбирает то здесь, то там все, что плохо лежит, зарабатывая несколько баксов на стороне и продавая на выбор отличные вещи ее соплеменникам. И Кимо все отлично поняла — во-первых, ей было уже целых сорок три года — намного больше, чем ему в то время, а во-вторых, как шлюха со стажем, она имела дело со многими темными дельцами и сама не гнушалась воровства. Однако Тренч не настолько ей доверял, чтобы точно назвать имеющуюся у него сумму, — какой смысл чрезмерно возбуждать ее аппетит? — но он дал ей понять, чем занимается, и сообщил о вещах, которые достает на продажу. Так, однажды ночью он рассказал Кимо о вентиляторе, который стащил в Кагосиме прямо на глазах писаря первого класса, работающего в офисе. Это случилось еще в январе. Джейсон и после долго не мог вспоминать об этом вентиляторе без смеха. Кимо тоже смеялась вместе с ним. Она всегда закрывала рот ладонью, когда смеялась, и он считал ее хитрой, как сам дьявол. Кимо знала, что ему нравится, как она закрывает рот при смехе, и делала это намеренно, чтобы угодить Джейсону. Она называла свою «лоханку» «обезьянкой». «Обезьянка» поймала Джейсона! — обычно говорила она. — «Обезьянка» забрала Джейсона у Аннабел!" Джейсон смеялся и отвечал ей, что никто на свете не сумеет «забрать его от Аннабел» и уж тем более это не удастся старой японской шлюхе, которая живет на улочке, пострадавшей от бомбежки. «Тебе лучше быть поосторожней, — говорил он, — а не то я сообщу куда следует, и сам Мак-Артур лично явится сюда, чтобы поставить штамп прямо на твою левую ягодицу!»
Может, она и поверила его угрозам?
Во всяком случае, для него это было вполне естественным — обмолвиться ей о жемчуге, а для нее естественным — знать кого-то, кто знает кое-кого, — все в Японии знают кого-то, кто в свою очередь знает кое-кого — особенно шлюхи. Тем более такие толковые шлюхи, как Кимо.
— Это будет штоит доого, — сообщила она.
Джейсон ответил, что тогда ей лучше поискать тех, кто не станет с него драть три шкуры. Усекла ли она это? И Кимо ответила, что усекла и попробует копнуть поглубже. Затем как-то попросила его поскорее удалиться из дома, так как в ближайшие десять минут к ней явится ее друг — армейский сержант и очень ревнивый мужчина. Джейсон поинтересовался, предупредила ли она сержанта, что он легко может подцепить на ней триппер, после чего удалился и не видел ее больше до тех пор, пока лодка снова где-то в середине марта не вернулась на Сасебо. Он взял на базе джип и покатил в Токио, подогнал машину к времянке, наскоро сооруженной из досок и жестянок, где обитала Кимо, постучался в дверь и, вломившись внутрь, застал Кимо спящей возле маленького горящего хибати.
— Эй, просыпайся, ты, старая шлюха! — поприветствовал он и пнул ее мыском ботинка.
Кимо взглянула на него с откровенной неприязнью побежденного человека и затем, проснувшись окончательно, сразу же опомнилась, улыбнулась и сообщила, что вошла в контакт кое с кем, кто хотел бы продать очень хороший жемчуг. Она спросила Джейсона, понимает ли он, что это краденый жемчуг и только поэтому тот человек предлагает им подобную сделку. Джейсон не думал об этом до самой последней минуты, да ему это было без разницы, ворованные жемчужины или нет. Поэтому не замедлил с ответом, он, конечно, понимает, и они сговорились о покупке целой банки жемчужин за пятнадцать тысяч долларов — это было больше, чем он мог купить в Штатах за сумму, вдвое превышающую эту цену, тем более такого хорошего жемчуга. И он приказал ей добыть еще. Джейсон сообщил Кимо, что к концу апреля у него будет по меньшей мере тысяч пять и он не прочь приобрести еще жемчужин того же качества. Кимо, всегда склонная повиноваться мужчине, согласилась достать для него жемчуг, а затем лукаво спросила, собирается ли он нанизать их на нитку для Аннабел. «А то как же? Только на нитку и только для Аннабел!» — спокойно ответил Джейсон, рассмеялся и ущипнул обнаженную грудь Кимо, да так, что возле соска появился огромный багровый синяк. И снова Кимо наградила его тем же самым взглядом, каким одарила, когда, еще не успев толком проснуться, увидела Тренча.
Джейсон этого не заметил. Зато начал понимать, что станет очень богатым человеком еще до того, как покинет Японию. Ему никогда не приходило в голову, что он продает собственность, принадлежащую правительству Соединенных Штатов. Ну конечно, приходить-то приходило, да вот только ничуть не беспокоило. Он смотрел на это по-своему, считая, сто сволочи-япошки получают то, что заслужили. И всякий раз, продавая им что-нибудь, он чувствовал себя так, словно обирает их до нитки, словно вынимает у них еду прямо изо рта. Джейсон сбывал им залежалое барахло, без толку валявшееся на базах и лишь собирающее пыль, а взамен он получал йены, которые с толком использовал, чтобы купить единственно ценное, что было в Японии, — жемчуг. И правительство Соединенных Штатов, с его точки зрения, не имело к этому абсолютно никакого отношения: это было нечто сугубо личное между Джейсоном Тренчем и японцами. Он обращался с ними как с врагами своей страны, продолжая воевать в ними на свой лад, в свое личное время, без колебаний сбывая им за жемчуг всю складскую заваль, надувая точно так же, как облапошил только что малышку Кимо в ее собственной развалюхе, эту старую токийскую суку.
Третьего апреля после плавания на Хоккайдо Джейсон вернулся в Сасебо, где инспектировал четыре японских эсминца и семь транспортных судов и где украл и продал вещей не на пять тысяч долларов, как ожидал, а на эквивалент в йенах, равный двум тысячам пятистам двадцати одному доллару. Совсем неплохо для столь короткого вояжа! Он попытался было взять напрокат джип, но свободных машин не оказалось, поэтому пришлось довольствоваться поездом до Токио, а затем на своих двоих добираться до улочки, где жила Кимо, потом еще на самой улочке лавировать между грудами кирпича: Токио возрождался — лачуги возникали повсюду как грибы после дождя. В дальнем конце улочки какой-то мужчина строил дом, работая молча и быстро под ровным полуденным светом. Получался настоящий дом, а не лачуга, как у Кимо. Он был выстроен только наполовину, еще не весь покрыт крышей, но раздвижные двери и окна уже стояли на месте, а от входа наружу выступал заколоченный дощатый настил для крыльца. И Джейсон вдруг задумался, откуда у этого человека столько денег: строевой лес, сложенный штабелями вдоль дома, стоил недешево. Затем мысли его переключились с этого японца на Кимо, в дверь дома которой он постучался. И тут понял, что у нее кто-то есть: его встретило недолгое, красноречивое молчание, вызванное коротким замешательством, а затем раздался ее хриплый голос, обращенный к нему на японском с вопросом: «Кто там?»
— Это я, — ответил он.
— Мо-мен! — отозвалась Кимо, как всегда не произнеся последнюю согласную. До него донеслось, как она шаркает шлепанцами внутри своей халупы. Ожидание злило его. Наконец услышал ее шаги, приближающиеся к двери. Дверь приоткрылась. В щели появилось лицо Кимо. Ее рука сжимала запахнутую полу кимоно.
— Да-а? — вопросительно протянула она.
— Кто это там у тебя?
— Друг, — последовал ответ.
— Выпроводи его!
— Он хороший друг.
— Даю тебе пять минут.
— Джейсан, ты шибко...
— Я тебя и его переломаю пополам! Учти — обоих! — заявил Джейсон. — Гони его отсюда к чертовой матери!