Гэрет Д. Уильямс.
Огромная рука, протянувшаяся с неба.
Глава 1
Где-то, на задворках вселенной, у Предела галактики, окружённая мёртвыми мирами и древними воспоминаниями, местом безликих призраков и бесчисленных теней...
...лежит Голгофа.
Место, столь давно мёртвое, полное мрачных предчувствий для тех немногих, кто узнает его название, и горьких знамений для ещё более немногих, кто ещё помнил то, что там случилось.
Странное место, чтобы воспользоваться им, как убежищем для беглецов, или пристанищем для скорбящих. Странное место для того, чтобы использовать его, как базу для освободительной армии. Странное место, чтобы служить мемориалом убитым.
Но подходящее.
У Синовала всегда было отличное чутьё на уместность.
Погребальный костёр был впечатляющим. Судя по слухам, потребовалось три дня, чтобы сложить его. Каждый кусочек дерева был покрыт резьбой или отмечен как-то ещё. Стихи, воспоминания, или же памятные символы. Это будет погребение, подобного которому не видели прежде - и не увидят вновь.
Она лежала на вершине костра, тело её было облачено в простое белое платье, её единственным украшением была простая цепочка. Её строгая простота контрастировала с пышностью похорон - но именно этого стоило ожидать.
Траур длился целую неделю. Серый Совет не собирался, и каждый входивший в него скрылся, чтобы медитировать в одиночестве. Каста мастеров возводила памятные знаки. В любой столице, городе или посёлке по всей планете теперь стояла статуя, стела или же какой-то ещё памятник в её честь. Воины отложили свои денн'бок и удалились для медитации, или же готовились стать почётной стражей на похоронах. Каста жрецов говорила о ней в своих молитвах, и в честь её было дано множество обетов и принято паломничеств. Всем на планете, от мала до велика, нашлась какое-то дело, у всех была своя работа.
У всех, кроме одного.
Он пришёл, едва не опоздав на похороны, как раз перед восходом третьей луны, незадолго до того, как был зажжён погребальный костёр. Перед этим были дни медитаций и молитв, и сам ритуал занял почти целый день. Многие произносили речи, возрождая свои воспоминания о её красоте, её доброте, её отваге. Старые истории были рассказаны вновь, и местами они были далеки от порой неприятной правды.
Главные тяготы ораторства, разумеется, достались Немейну, и Сатай в белой мантии не раз был вынужден удерживать себя от слёз. Его самая талантливая, несмотря на юность, ученица сказала простые, трогательные слова, что заставили каждого в толпе понять, что Катренн была дочерью, достойной своей матери.
Потом появился он.
Он ясно был виден всем собравшимся. Он был выше ростом чем большинство минбарцев, он двигался с лёгкой грацией вышколенного воина, и держался с уверенностью, с которой могли бы поспорить немногие из их касты. Одет он был в чёрное с серебром своей касты - не в белую траурную мантию. Его одежда была чистой, но явно не новой, материя была потёрта, кое-где порвана и залатана наспех. Он даже нёс с собой денн'бок. Лишь те воины, кто не раз встречался с ней, пришли на похороны с оружием, и они оставили его поодаль.
В первый раз за многие годы он вернулся на Минбар - и он вернулся изменившимся. Не по внешности, но по манере держаться. Он ушёл, ещё не испытав себя - уже не наивным новичком, но во многом неопытным. Теперь он действительно был мужчиной и воином.
Многие старики и старухи побледнели, взглянув на него. Пожилой, но всё ещё крепкий Рашок из дома Дош сморгнул, прежде чем уверился, что смотрит не на привидение. Немейн на минуту прервал свою речь, ибо его взгляд затуманился - не слезами печали, но гневом... и чуть-чуть - страхом.
Он мог бы быть призраком - явившимся многим, надеявшимся что он умер. Лишь одна, увидевшая его, искренне улыбалась.
Катренн совершенно не была удивлена.
Парлэйн из Клинков Ветра успел придти на похороны его матери.
Там было время для раздумий. В то время это казалось мне чудом, но, глядя в ретроспективе, я вспоминаю, что я довольно часто получала время для раздумий. И по большей части я тогда не могла сделать ничего, кроме как размышлять.
Неудивительно что я была несколько отстранённой. Битва у "Вавилона-5" была концом месяца, известного как Смерть Надежды, месяца, который начался с потери моего дома, и закончился потерей дома всеобщего.
"Вавилон-5" поразил меня - как удивительное, волшебное место, и удивление было тем сильнее, чем резче был контраст с тем, что рассказывал о нём мой отец. Покинуть его было для меня мучительно, но не настолько, как для остальных, кто куда дольше знал его, и куда дольше чтил то, что он собой символизировал. Впрочем, в последнем я до сих пор не совсем уверена.