Она считала, что это может свести ее с ума.
Так же как бедного, бедного Декстера.
Нужды многих...
Она взглянула на двух ее спутников, желая чтобы она не могла видеть их мыслей так легко, словно их черепа прозрачны. Она встречала их обоих прежде, двенадцать лет назад, но тогда она была другой, практически — другой личностью.
Помыслы Маррэйна она понимала, и они ей нравились. Его эмоции были так сильны, так яростны, так близки к поверхности, удерживаемые в узде чистой силой воли. Его печаль была огромна и каждая третья мысль была о его могиле, но он не мог успокоиться, пока не исполнит свое предназначение.
Ей нравилось это. За это она уважала его.
Мама!
Маррэйн был редкой личностью. Даже уникальной. Он познал смерть, и это воспоминание всегда присутствовало в его мыслях. Под поверхностью было погребено пламя, погребено глубоко внутри. Он думал о чести, о войне и дружбе и страстной темноглазой женщине. Он знал ненависть, что могла гасить солнца, и любовь, что могла зажигать их вновь, но то была другая личность. В нем также было сомнение, вечное и назойливое желание узнать — тот ли он, каким он был. Он никогда не был уверен, был ли на самом деле Маррэйн, знавший Валена и Дераннимер, тем же самым Маррэйном, что жил и действовал сейчас.
Она могла это понять. Самого Маррэйна она не слишком любила. Его внешняя личность — его новая личность, как сказала бы она — была привлекательной, исполненной любви к жизни, что могла родиться лишь в том, кому в ней отказано. Но она могла видеть внутри неподдельную тьму, безумие и зло, на которое он был способен.
Он был не столь простым, чтобы его любить, не для нее, но все же она могла понять то зло, на которое способен каждый.
Мама!
В конце концов, она сама убила собственную дочь.
Талия!
И приговорила к безумию мужчину, любившего ее.
Марраго кивнул.
— Конечно. — сказал он.
Она прочитала бесконечность его мыслей, чувств и воспоминаний за один удар сердца.
— Итак. — сказал Маррэйн. — Надеюсь, что для этой встречи есть повод. Ради нее я оставил мою возлюбленную леди, и если я не вернусь к ней вскоре, она может найти другого.
— Она не будет искать. — ответила Талия. — И да, на нее есть причина. У Примарха есть план.
— Когда это у него их не было? — поинтересовался Марраго.
— И? — спросил Маррэйн.
Все было его частью. Не просто они трое, но все воины в армии Синовала. Она не знала всего, но знала достаточно, и тут было кое—что, что лишь она могла исполнить. Она не должна была этого делать, но считала себя...
...обязанной.
Без Синовала она никогда не стала бы тем, что есть сейчас. Никогда не узнала бы ощущения мощи, ощущения....
Мама!
Никогда не увидела бы, как умирает ее дочь, или как падает Декстер, выцарапывая себе глаза.
Талия!
Никогда не получила бы силу, чтобы спасти ее народ.
Со временем умирает все.
Она обязана Синовалу. Она может сделать это ради него.
Это должна быть она. Она может убедиться, что никто не подслушивает их — ни шпионы, ни телепаты, ни наблюдатели. Он может почувствовать присутствие Чужаков и Ворлонцев.
Она знала, что они в одиночестве.
Все они в одиночестве, большем чем они могут осознать.
Кроме нее.
Мама!
Она начала объяснять.
Маррэйн заулыбался.
Он снова думал про огонь.
Год 2266 в основном характеризовался больше планами и приготовлениями, чем настоящими битвами, и для историка мало что в нем указывает на перемену хода войны. Разумеется, это не значит, что ничего не происходило; но то, что происходило, было более тонким, более тайным и значение этого можно различить лишь в ретроспективе.
Самым большим свершением 2265, разумеется, была битва у Проксимы, кровавая и страшная кампания Синовала и его союзников по возвращению человеческого мира из рук Чужаков — вернувшая его лишь для того, чтобы вынужденно сдать его в миг победы. Синовал исполнил свою главную миссию — найти и нейтрализовать врата во вселенную Чужаков — но это вынудило его вновь отдать мир его врагам. Решение было и прагматичным и вынужденным. Его сил не хватало для продолжения схватки и так Проксима вновь вернулась к ворлонцам.
Последствия этой битвы прослеживаются до первой половины 2266. Синовал был вымотан своими усилиями, особенно — изнурительной битвой, которая потребовалась для уничтожения врат. Единственный очевидец его схватки с Чужаками была нехарактерно скрытна, но она отметила, что Синовал был почти в бессознательном состоянии, когда выбрался из разрушенного здания, снова и снова со стоном повторяя слова "моя леди", и сжимая грубо выполненное украшение так сильно, что оно поранило его до крови.[1] После этого он провел несколько месяцев в уединении, отдыхая и набираясь сил, передав массу полномочий его заместителю Сьюзен Ивановой. Она была необычно для нее осторожна, но провела несколько отлично исполненных кампаний, беспокоя ворлонцев там, где они намеревались развернуть наступление.